Робеспьер

Поражают скрытые за этими словами моральные принципы и мерки, с которыми Робеспьер подходит к этому ожидаемому перевороту. Нужно, уточняет он, "привести людей к счастью через добродетель, и к добродетели через законодательство, основанное на неизменных принципах всеобщей морали, и созданное для восстановления человеческой природы во всех её правах и во всём её первоначальном достоинстве; для обновления бессмертной связи, которая должна соединять человека с Богом и с его ближними, уничтожая все зёрна угнетения и тирании, которые рассеяны по земле: страх, недоверие, гордыню, подлость, эгоизм, ненависть, корыстолюбие, и все пороки, увлекающие человека далеко от цели, для которой предвечный законодатель предназначил общество". Нужна реформа, взращенная на идее Бога, уважающая "неотъемлемые права людей", которая изменит поведение и поощрит добродетель; таков путь к счастью. В этом рассуждении Робеспьер выражает свои глубокие религиозные и политические убеждения. Член Академии, адвокат, гражданин, он не мыслит мира без Бога, глубоко верит, что свобода приводит к добродетели, и что только добродетель даёт счастье. Во II году он останется в этом убеждён.

Некоторые политические умолчания записки также поразительны. Никак не затронуты привилегии дворянства, вокруг которых формируется дискуссия, и о которых свидетельствует "Эссе о привилегиях" Сийеса. В то время как аббат, начиная с ноября 1788 г., обвиняет дворян, считающих себя "другой породой людей" и осуждающих нацию "работающую и неуклонно беднеющую" ради них, Робеспьер не говорит об этом ничего. Он начинает с "жестокосердия богатых" и "могущественных". Вероятно, дворянин увидит в этом себя, но не только он. То, против чего выступает Робеспьер, это не столько социальный статус, сколько поведение, не столько привилегии, сколько эгоизм. Его возмущает именно положение людей, "гордыня которых будет погашена именем народа, столь священного и столь величественного"; несчастье, пишет он, принуждает их "забыть о достоинстве человека и принципах морали до такой степени, чтобы смотреть на богатство как на главный предмет своего обожания и своего поклонения, на раболепную подлость и лесть по отношению к богатым и могущественным как на долг, на угнетение как на естественное состояние, на защиту законов как на почти неожиданную благосклонность…". Робеспьер моралистически смотрит на общество; он разоблачает взяточничество, эгоизм, презрение к униженным, забвение общественной добродетели, определяемой как безусловная и бескорыстная любовь к родине и законам.

Помимо этого, записка в защиту Дюпона становится политической программой. Не выступая против монархии, не требуя суверенитета нации, Робеспьер говорит о своих надеждах на союз французов в правительстве. Он связывает ожидаемую реформу с несколькими великими личностями, замыслы которых историки XVIII в. восхваляли и идеализировали: с Антонином и Марком Аврелием, будто бы желавшими вернуть "римлянам их старинные собрания"; с Карлом Великим, будто бы пытавшимся "возродить нацию франков, передав ей законодательную власть на Марсовых полях"; с Генрихом IV, якобы мечтавшим осуществить замыслы Марка Аврелия и Карла Великого. Исторические отсылки оправдывают установление нового порядка, который выглядит успокоительным возвращением к утраченному прошлому. В первые месяцы 1789 г. многие так и представляют заявляющую о себе революцию. Тем не менее, на самом деле Робеспьер мыслит это как настоящий переворот. Он не представляет себе собрание Генеральных Штатов как нечто кратковременное; для него, оно начало новой формы власти, которая вскоре позволит править по-другому и "навсегда соединит свободу и счастье народов со свободой и счастьем королей".

Робеспьер возлагает свои надежды на трёх главных деятелей; в конце своей записки он поочерёдно обращается к каждому из них. Сначала к Людовику XVI, к которому он выказывает глубокое уважение и безграничное доверие, уже выраженное им в 1785 г. в его похвальном слове Генриху IV; именно Людовик, уверяет автор, вернёт свободу народу, которая даст ему счастье и которая дарует французский пример "роду человеческому". Робеспьер также говорит о своём уважении к Неккеру, называемому вторым Сюлли, и пользовавшемуся в то время исключительной популярностью. Женевский банкир был приглашён на министерский пост летом 1788 г., после краха реформ, предпринятых Калонном, Ломени де Бриенном и Ламуаньоном; он остаётся в памяти как министр, который отказался от увеличения налогов. Наконец, Робеспьер обращается к будущим Генеральным штатам, призывая их членов осознать "священный характер" этого учреждения.