Робеспьер

В некотором смысле этот метод связан с риторикой, изученной в коллеже, университете и в коллегии адвокатов; с помощью создания своего образа в выгодном свете, он помогает убеждать или защищаться. Выводя себя на сцену, как адвоката "несчастных", затем как "народного" оратора, Робеспьер доказывает своё бескорыстие, свою общественную добродетель. И всё же, его стратегия не только рассудочная. Подобный метод свидетельствует также о чувствительности, напоминающей чувствительность Руссо. В конце этого XVIII столетия, она едва ли была общепринятой и особенно удивляет в политике; стоит ли напоминать, что практика ведения личных дневников ещё очень редка, что автобиографический жанр едва начинает зарождаться? Слушая Робеспьера, журналисты и политики понимают эффективность высказываний, но удивляются их форме; они определяют слабое место, и некоторые направляют свои атаки на то, кем является противник, на его характер, его личность, его чувствительность. Из-за влияния источников, вскоре усиленного историями частной жизни, споры продолжаются, не ослабевая, иногда и до сегодняшнего дня.

Опубликовав тот поразительный портрет в мае 1792 г., "Революсьон де Пари" ("Парижские революции") реагируют прежде всего на ответ Робеспьера на атаки Гаде и Бриссо, напечатанный по распоряжению клуба. Снова он говорил о себе и оправдывался за то, что он является тем, кто он есть. С трибуны Якобинского клуба 27 апреля он обращается к "суду общественного мнения": он напоминает о своей борьбе против эдиктов Ламуаньона (1788), своей трудной избирательной кампании 1789 г., своих постоянных битвах в Учредительном собрании и о своём желании быть услышанным депутатами, а также "нацией и человечеством". Он также объясняет свою отставку с должности общественного обвинителя парижского уголовного суда и своё желание иначе продолжить свою борьбу. Именно по причине этой отставки и последовавшего позже объявления о готовящемся периодическом издании, "Защитник Конституции", он подвергается осуждению.

И всё же, если перечитать тексты Робеспьера, его решения едва ли удивительны. В момент своего вступления в должность общественного обвинителя 15 февраля 1792 г. он выказывал мало энтузиазма; представьте! Уголовный суд приступает к судебным решениям, каждый судья занимает своё место и говорит о своём желании вершить правосудие. Вечером в Якобинском клубе Робеспьер возвращается к роли, которая ему предназначена. С помощью речей, пронизанных академическим духом века, он прежде всего представляется, что неудивительно, как "беспристрастный защитник интересов общества, противник преступления, защитник слабости и невинности". Но вскоре он утверждает: "На своём месте я хочу посвятить целые дни и часть ночей Революции; но, если моих сил и моего здоровья не хватит для этой двойной работы, я заявляю, что я счёл бы себя обязанным выбрать. Есть необходимость более насущная, это долг ещё более великий, чем долг преследовать преступление или защищать невинность на общественной должности, в частных делах, перед юридическим трибуналом; долг защищать дело человечества, свободы, как гражданин и как человек, перед судом вселенной и потомства". Едва вступив в должность, Робеспьер, таким образом, уже думает о своей отставке. Он делает этот шаг два месяца спустя, 10 апреля, за несколько дней до объявления войны.

Он выбирает всецело посвятить себя своей роли оратора и автора, как он об этом заявлял, начиная с февраля. "Если г-н Роберспьер [sic] больше не общественный обвинитель, он обвинитель якобинский", - насмешливо комментирует "Журналь де ля гер" ("Военная газета"). Он часто посещает Якобинский клуб и, у Дюпле, готовит проспект своего "Защитника Конституции".

Глава 14

"Развязка конституционной драмы"

Через несколько месяцев после роспуска Учредительного собрания, кто ещё может верить в то, что Революция принадлежит прошлому? Весна 1792 г. драматична, наравне с летом. Идёт война с её лишениями. 20 июня происходит вторжение парижского народа в Тюильри. Имеется также возрастающее недоверие по отношению к королю, двору, военачальникам и особенно к Лафайету. Страна расколота.

Ещё не веря, что республика была бы выходом, Робеспьер ожидает великих потрясений. Ему тридцать четыре года.