Робеспьер

Только после 10 августа Робеспьер объявляет о продолжении своей газеты под другим названием. До приближения этого события, его линия была постоянной и верной позиции, занятой им осенью 1791 г. Он объясняет, что хочет защитить Конституцию, даже если он признаёт её недостатки; она – это знамя, обещание будущего, ввиду тех принципов, которые она несёт в себе. "Французы, представители, объединяйтесь вокруг Конституции, - пишет он в своём первом номере; […] лучше некоторое время терпеть ее несовершенства, пока прогресс просвещения и гражданского духа позволяет нам устранить эти несовершенства в атмосфере мира и единения"[152]. Конституция – это щит свободы: она защищает от амбиций исполнительной власти, которых он опасается более, чем когда-либо, так как война была желанна для неё; она защищает также от тех, кого он называет "мятежниками", потому что они ставят свои частные интересы выше общего – он думает о бриссотинцах. Робеспьер снова повторяет это 11 июля в своем проекте обращения к федератам, прибывшим в Париж: "Обеспечим наконец сохранение Конституции".

Теперь, против "Патриот франсэ" ("Французского патриота") Бриссо, "Курье де кятр-ван-труа департаман ("Курьера восьмидесяти трёх департаментов") Горса, "Кроник де Пари" ("Парижской хроники") Кондорсе, Робеспьер располагает своим собственным периодическим изданием. Верно, что численность его аудитории меньше, уем у его конкурентов, но его газета предоставляет ему трибуну. В ней он может излагать свои идеи и, одновременно, оправдываться: "У нас хватит, поэтому, мужества защищать конституцию, хотя мы и рискуем получить ярлыки «роялиста и республиканца», «народного трибуна и члена австрийского комитета»"[153]. В этой яркой фразе, он обобщает противоречивые обвинения, которые бриссотинская или контрреволюционная пресса ему адресует. Нет, объясняет он в своей газете и в Якобинском клубе, главный выбор – это выбор не между двумя образами правления, монархией и республикой, ибо республика, вверенная рукам честолюбцев может урезать права народа; лучше "народное представительное Собрание и граждане, пользующиеся свободой и уважением при наличии короля, чем рабский и униженный народ под палкой аристократического сената и диктатора"[154]. Нет, он не "трибун": "Ведь я не куртизан, не модератор, не трибун, не защитник народа, - говорит он в Якобинском клубе 27 апреля 1792 г. - я сам народ!"[155] Нет, его оппозиция войне не свидетельствует о его принадлежности к "австрийскому комитету", который, в тени двора, заботится об интересах врагов королевства; его постоянное недоверие по отношению к исполнительной власти доказывает это. Он отвергает также обвинение в том, что является "возмутителем спокойствия", которое он заслуживают непрекращающимися атаками атаки против Бриссо и Кондорсе.

Более, чем когда-либо, Робеспьер подпитывает в обществе двойное видение политической жизни Революции. С одной стороны, есть партия свободы, а, с другой, партия "подлецов", "интриганов и всех врагов Конституции"; с одной стороны, есть друзья, с другой, "враги". Несмотря на то, что в течение долгих месяцев, он благоразумно признавал патриотизм Бриссо и его сторонников, он больше не колеблется определить их всех в лагерь противников свободы. Бриссотинцы обвиняют его в принадлежности к австрийскому комитету; он упрекает их в том, что они продались исполнительной власти. Проклятие против проклятия.

Жирондисты рождаются под неудержимым пером Робеспьера. Они ещё не носят этого имени, но Робеспьер уже определяет их как отдельную силу. В конце мая 1792 г. он посвящает их разоблачению тридцать семь из сорока восьми страниц третьего номера "Защитника Конституции"; они, уверяет он, не что иное, как обманщики и честолюбцы, потворствующие предателю Лафайету, суровые в отношении прессы и солдат-патриотов. До того, как страх военного деспотизма не возобладал над всем, в газете регулярно звучат эти резкие атаки: Кондорсе – это один из тех "лицемерных интриганов", которые, вместе с Дидро, д'Аламбером или Вольтером, некогда унижали великого Руссо; Бриссо – это карьерист, который распоряжается местами "в пользу своих ставленников"… Война началась, но эхо дебатов, которые ей предшествовали, всё ещё слышится.

Сделать войну народной