Робинзон Крузо

Однажды мы отправились с ним взглянуть на то место, где сел на мель корабль, на котором я отправился в свое последнее путешествие из Бразилии. Там уже и следов не осталось от несчастного судна, но я в мельчайших деталях рассказал ему обо всем: и какая страшная была буря, и как мы пытались спастись, и что произошло потом со мной и экипажем судна, который до последнего человека поглотило море.

Показал я Пятнице и почти развалившуюся шлюпку – ту самую, на которой мы надеялись добраться до острова. Я вспомнил, как когда-то бесплодно пытался сдвинуть с песка тяжелую посудину, чтобы спустить ее на воду, и как, совершенно отчаявшись, бросил это занятие.

Глядя на обломки шлюпки, Пятница внимательно слушал меня, но лицо его оставалось задумчивым. Я спросил, о чем он думает, и мой спутник, немного помолчав, ответил:

– Я видеть такой пирога. Плавать то место, где быть мой народ…

Я не совсем понял значения этих слов: должно быть, похожую шлюпку принесло штормовыми волнами и выбросило на побережье там, где обитали индейцы его племени. И неудивительно – ведь морские торговые пути в Карибском море проходят среди коварных течений, рифов и мелких островов, а свирепые ураганы здесь совсем не редкость.

Затем Пятница пояснил, что какая-то «сильно большая пирога» была выброшена на берег бурей. Я представил себе, как произошло кораблекрушение и шлюпку оторвало от судна… В тот момент я даже не думал о моряках, мне не приходило в голову, что шлюпка могла оказаться с людьми, и продолжал расспрашивать Пятницу о том, как она выглядела.

Пятница описал лодку довольно подробно, однако лишь после того, как он с гордостью произнес: «Мы спасли много разный люди!» – я осознал всю важность рассказа индейца.

Я схватил его за руку и с жаром воскликнул:

– Там, в шлюпке, были белые люди?

– Да, – невозмутимо отвечал Пятница. – Полный пирога белый люди.

– Сколько их было? Что с ними стало?

– Они живут у мой народ. Много. – Он принялся показывать на пальцах.

«Семнадцать… – сосчитал я и подумал: – А не те ли это моряки, которые спаслись с испанского корабля, разбившегося в бурю о рифы у оконечности нашего острова? Вполне возможно, что они пересели на большую шлюпку, а течение отнесло их в открытое море и прибило к земле дикарей…»

Я принялся выпытывать у Пятницы подробности.

– Ты точно знаешь, что все белые люди живы? Что никто из них не заболел гнилой лихорадкой, не умер?

– Пятница не обманывать господин. – Мой приятель даже слегка обиделся. – Живой, – подтвердил он и показал мне четыре пальца, – столько годы живой белые люди. Мой народ дает им есть…

– И вы их не убили, не съели по вашему обычаю? – на всякий случай осторожно осведомился я.

– Зачем убили? – Пятница с удивлением посмотрел на меня. – Мир. Мой народ помогать белый братья. Наши съесть враг только на война, после битва.

На этом мы закончили разговор, и некоторое время я больше ни о чем его не расспрашивал.

Прошло довольно много времени, и вот однажды в погожий день я отправился с Пятницей прогуляться на восточное побережье острова. Когда-то оттуда я впервые увидел неизвестную землю на горизонте и решил, что это южноамериканский материк. Но как только мы поднялись на возвышенность и перед нашим взором возникли очертания дальних берегов, мой приятель неожиданно громко закричал, начал прыгать, кружиться, размахивать руками и звать меня.

Я бросился к нему и спросил, что случилось.

– О радость! Смотри, господин! – воскликнул Пятница, указывая в морскую даль. – Там… Моя земля… Мой народ!

При виде счастливого лица индейца, его блестящих глаз и искреннего душевного порыва я почувствовал, как сжалось мое сердце. Казалось, дай ему волю – и он птицей полетит через море к родным хижинам. Однако в тот же миг в душе моей зародилась горькая печаль – я усомнился, что мой верный товарищ и слуга так уж предан мне. С этой минуты мне стало казаться, что при первой же возможности Пятница вернется к своим соплеменникам и очень скоро позабудет и новую веру, и меня, и то, чему я его научил.

«Мой дикарь, – думал я, с подозрением поглядывая на ликующего Пятницу, – даже, возможно, вернется сюда со своими соплеменниками, чтобы закусить моей персоной… Недаром говорят: сколько волка ни корми, а он все в лес глядит…»

Как я, глупец, был несправедлив к моему верному другу и помощнику! Чуть позже я искренне раскаивался в том, что, став недоверчивее и холоднее к Пятнице, дал волю своим пустым фантазиям и недобрым чувствам. Я даже пускался на хитрости, чтобы заставить Пятницу проговориться, выдать нетерпеливое желание бросить меня и поскорее вернуться домой, к прежней жизни, но он оставался таким, как всегда: доверчивым к моим словам и замечаниям, простодушным, услужливым и совершенно спокойным. Каждый день Пятница вставал на рассвете раньше меня, подметал двор, помогал мне готовить завтрак, выполнял всю работу по домашнему хозяйству, которую я ему давал, а затем на протяжении всего дня трудился без устали…

Несколько недель продолжалась эта пытка.