Робинзон Крузо

Мой приятель и слуга хотел было, взяв одну из пирог, броситься в погоню за беглецами. Я также присоединился к нему, потому что побег этот меня чрезвычайно беспокоил. Как знать, а вдруг эти трое благополучно доберутся до своего племени и поведают о том, что случилось на моем острове? И тогда сюда может нагрянуть целая армада из двух или трех сотен пирог, набитых туземцами в таком количестве, что нам с ними вряд ли удастся справиться.

Мы бросились к пироге, но едва я занес ногу, чтобы переступить через борт, как увидел на дне связанного лианами туземца. Бедняга, так же как и испанец, был обречен на съедение! Он едва дышал от страха, не понимая, что происходит вокруг. К тому же он настолько крепко был скручен лианами и так долго пролежал в таком положении, что находился на волосок от смерти. Искра жизни, как мне показалось, едва теплилась в нем.

Я тотчас разрезал лианы и хотел было помочь ему подняться с днища пироги, но он был совершенно обессилен и мог лишь испускать жалобные стоны. Должно быть, он решил, что его развязали только для того, чтобы умертвить.

Подоспевшему Пятнице я велел сказать туземцу, что тот спасен. Глоток рома из моей бутылки наряду с вестью о счастливом избавлении благотворно подействовали на несчастного. Вскоре он уже смог приподняться, а затем и сел, опираясь на борт пироги.

Когда же Пятница услышал голос и всмотрелся в лицо пленника-туземца, моим глазам предстало зрелище, растрогавшее меня до слез: он бросился целовать, обнимать и прижимать к себе этого полуживого дикаря. Мой приятель плакал, смеялся, кричал, прыгал вокруг пленника, плясал и пел; потом вдруг вновь принимался плакать, заламывать руки и колотить себя по лицу и голове. И тут же опять пел и плясал как безумный. Прошло немало времени, прежде чем нам с испанцем удалось добиться от него связных слов, объяснивших, что происходит.

– Это мой отец! – прокричал Пятница и снова залился слезами.

Я был поражен таким непосредственным выражением счастья и любви – чувств, которые охватили моего дикаря при виде отца, только что избавленного от жуткой смерти. Мне не под силу их описать, да и нужды в этом нет. Пятница то бросался в пирогу, то выскакивал из нее, то садился, обнимая отца и прижимая к своей груди его голову, то принимался изо всех сил растирать и согревать его онемевшие от грубых лиан руки и ноги. Увидев это, я предложил использовать для растирания ром, и это оказало свое действие – жизнь стала постепенно возвращаться к пожилому индейцу.

Все это заняло немало времени, и пирога с дикарями почти скрылась из виду. О преследовании теперь нечего было и думать. Но и в этом нам повезло: часа два спустя поднялся порывистый северо-западный ветер, который становился все сильнее и к вечеру превратился в жестокий шторм. Ветер дул навстречу сбежавшим дикарям, и едва ли легкой и хрупкой пироге удалось справиться с бушующим морем и благополучно достичь берега.

Но вернемся к Пятнице. Он до того был занят своим отцом, что я не решался его потревожить. Наконец я позвал его, и он прибежал вприпрыжку. Глядя на его физиономию, которая выражала необычайную радость, я спросил, дал ли он отцу хотя бы кусок хлеба. На это Пятница затряс головой и смущенно пробормотал:

– Нет хлеба. Пятница, скверный пес, все съесть сам…

Я сунул ему лепешку, которую предусмотрительно засунул в карман, и оттуда же извлек пару кистей изюма.

Все это Пятница вручил отцу, а когда тот принялся за еду, вдруг опрометью выскочил из пироги и понесся по берегу, словно за ним гналась сотня дикарей. Бежал он с такой быстротой, что в считанные мгновения исчез из виду. Напрасно я звал его, крича вслед, – мой приятель даже не обернулся. А через четверть часа я снова увидел его: Пятница возвращался, но теперь уже гораздо медленнее. Приблизившись, он совсем убавил шаг, и я разглядел, что у него в руках.

Оказывается, он успел сбегать в мою крепость и теперь нес кувшин со свежей водой и несколько лепешек. Лепешки он сразу же отдал мне, а воду, после того как я сделал несколько глотков, отдал отцу. Вода чудодейственно оживила пожилого дикаря – он, как выяснилось, умирал от жажды.

Когда дикарь напился, я спросил у Пятницы, не осталось ли немного воды? Кувшин был еще наполовину полон, и я попросил его напоить также испанца, который наверняка испытывал не меньшую жажду, и отнести ему одну из лепешек.

Окончательно ослабевший, пленник-европеец неподвижно лежал на траве под тенистым деревом. Его боевой задор угас, ноги одеревенели и распухли от пут, которыми были жестоко стянуты на протяжении долгого времени. Он едва смог приподняться, чтобы напиться воды, и полулежа взялся за лепешку. Я направился к нему и протянул бедняге пригоршню изюма. Он взглянул на меня с такой признательностью, что у меня защемило сердце. Еда и питье подкрепили храброго испанца, но самостоятельно встать на ноги он больше не мог. Этот человек отчаянно сражался из последних сил, но теперь его лодыжки распухли и причиняли сильнейшую боль. Пришлось позвать Пятницу, чтобы тот растер их ромом так же, как сделал это для отца.