Родимая сторонка

— Спасибо вам, детушки! Бабам-то не говорите только, а то еще перессорятся. Спросят ежели, скажите, что директор, мол, по дружбе достал мне билет этот.

Обе снохи, вернувшись ночью со смены, сразу же заметили перемену в доме: мать, собирая ужин, не ходила, а летала по горнице молодицей, счастливо сияя глазами и ласково со всеми разговаривая; Василий тоже был в ударе и, весело похохатывая, подшучивал то над братом, то над матерью. Только Михаил сидел молча в углу, кисло улыбаясь, словно муху съел.

— Что это с тобой сталося? — в тревоге кинулась к нему Катя. — Не захворал ли?

— Мать уезжает завтра, — грустно вздохнул он, косясь на Василия. — Как-никак, родная ведь. Переживаю шибко.

Услышав про отъезд матери, снохи раскудахтались сразу, захлопотали, потом, пошептавшись между собой, полезли в сундуки и чемоданы. Таисья достала матери свое платье и почти не ношенные туфли. Катя, чтобы задобрить свекровь, подарила ей белый полушалок и свое пальто, которое совсем стало тесно после замужества.

Примеряя подарки, мать то удивленно ахала, то журила снох за расточительность, то плакала благодарно.

Все более оживляясь при виде чудесного преображения матери, Михаил ударил вдруг себя по лбу и начал что-то искать под кроватями, в сенях, за печкой, покуда не разыскал совершенно новый зонтик, полученный им когда-то по ордеру в магазине ударников. Стряхнув пыль с зонтика, он торжественно поднес его матери.

От такого подарка мать прямо обомлела и впервые сказала неуемному сыну ласково:

— Уж так ли уважил ты меня, Мишенька!

Рано утром, когда все еще спали, Михаил убежал на станцию хлопотать билет на поезд и вернулся только к чаю. Вид у него был гордый и важный.

— Ну, мать, все сделал. Полетишь самолетом сейчас. Я уж и с летчиком договорился: завезет он тебя на денек к Алешке, а оттуда прямо домой…

Василий чуть ли не выронил блюдце из рук от удивления.

Катя охнула в испуге:

— Ой, страсть-то какая! Неужели и не забоишься, мама? Я бы в жизнь не села…

Мать сурово обрезала сноху:

— Вот ужо будет у тебя свое дите, тогда поймешь. Как стоскуешься — хоть на черте к нему полетишь. А в смерти и животе один бог волен!

Опрокинула пустую чашку кверху дном и поднялась с места.

— Собирайтесь!

Все вышли из-за стола и засуетились. Перед уходом присели, по обычаю, на минутку, помолчали. Мать встала первой.

— Не опоздать бы!

На аэродром ехали с торжественно-грустными лицами, разговаривая вполголоса. Только Михаил на весь трамвай шутил весело:

— Как будешь, мать, около рая пролетать, кланяйся Михаилу-архангелу. От тезки, мол, привет…

Василий, сделав страшное лицо, показывал брату на мать глазами, но тот не унимался:

— Николаю Чудотворцу тоже большой поклон, как активному изобретателю…

Мать только отмахивалась испуганно от него.

— Замолчишь ли ты, богохульник!

В чистом поле, за городом, увидела еще издали Соломонида самолет. Как собака, он сидел на хвосте, а тонкими передними лапами упирался в землю. Задних не было. Около него хлопотали в кожаных шапках какие-то люди. Михаил побежал к ним, спросил что-то и замахал своим рукой.

— Сюда!

Перекрестившись, мать подошла к машине. Потом поклонилась всем.

— Спасибо, дорогие детушки, и вам, сношеньки, за привет, за хлеб-соль!

Обнимая внучонка, заплакала.

— Не увижу тебя, поди-ка, больше, Толенька!

Летчик помог ей сесть в самолет, привязал ремнями, чтобы не выпала, сел сам и помахал провожающим рукавицей.

Машина побежала по желтому песку, оторвалась от земли и, наклонившись набок, стала делать круг над аэродромом.

Мать сидела будто каменная и, сколько ей ни махали и ни кричали снизу, не оглянулась.

На втором круге самолет начал круто забирать вверх, выровнялся, обратился в стрекозу, потом в муху и вдруг совсем пропал в облаках…

ЯВЛЕНИЕ ТЕТКИ СОЛОМОНИДЫ НАРОДУ

Худо пришлось бы домовничать без жены Тимофею Зорину, кабы не соседки. То одна заглянет, то другая — корову подоят, в избе приберут, обед сварят.

Но больше всех заботилась о нем соседская молодайка Парашка Даренова. Прибегала она к нему по утрам. Носилась по дому ветром, гремела ведрами и ухватами, скребла везде, мыла, чистила. В избе после нее долго держался жилой дух — теплый запах печеного хлеба и щей.

Сегодня Парашка пришла рано, подняв Тимофея с печи беспокойным разговором.

— Долго спишь, дядя Тимофей. Колхозники, те давно уж в поле.

— И чего ноне в такую рань в поле делать! — дивился Тимофей, нехотя спуская ноги с печи.

— Али не слышал? Из Степахинской коммуны трактор пришел. Елизарка Кузовлев вечор на ем приехал. Будут с утра Долгое поле пахать.

— Верно ли говоришь? — живо свалился с печки Тимофей.

— Ей-богу. Сама сейчас видела. До выгона корову провожала, глянула, а он на поле стоит. Народу сбежалось — со всей деревни.

Непонятно чем встревоженный, Тимофей молча стал обуваться. А Парашка, бренча около печи посудой, весело тараторила, мешая думать:

— Поди, скоро тетя Соломонида вернется? Письмо, сказывают, получил?