Родина

Он никогда не умел по-настоящему отдыхать. Отдых для него был мучителен — надо делать вид, что тебе весело, надо выдумывать какие-то ответы на веселые подколки друзей, надо куда-то выезжать на природу… все это было для него в тягость. Он отдыхал всегда один, с книгой — и только с книгой в руках он отдыхал по-настоящему.

Но когда в его жизни появилась Надежда и Лешка — он начал меняться. В выходные — чаще всего Надежды с ними не было, он брал Лешку и они вместе ехали куда-то. Пацан интересовался. И он привозил его туда, куда и взрослому то без допуска вход был заказан. Полигоны, тренировочные центры в Балашихе, в Солнечногорске. Служившие там мужики, с опаленными, искалеченными войной душами — показывали пацану многое… как правильно стрелять из снайперской винтовки, как проходить полосу препятствий, как нырять. И они, и он — хотя бы ненадолго, но отмякали душами, видя доверие пацана, видя, как он искренне хочет узнать и научиться. Иногда они просто останавливались на какой-нибудь станции электрички, выходили и бродили по природе, иногда ездили в города Золотого Кольца, иногда — в Ленинград, ставший теперь Санкт-Петербургом. Удивительно, но Надежда никогда не участвовала в их вылазках, только несколько раз съездила в Суздаль и в Питер. Своим, женским чутьем, она чувствовала, что пацану нужно мужское воспитание, женского ему и так хватает.

Но теперь все это было в прошлом.

Его, одетого как работягу, в китайский пуховик и шапочку — петушок, которые так любили носить боевики в Грозном — выплюнул к Ярославскому вокзалу эскалатор станции Комсомольская. Он канул в толпу, состоявшую из таких же как он бедолаг, и отследить его в толпе — никому не было под силу…

Это была толпа — но это была своя толпа, он чувствовал себя в ней защищенным. В ней все свои… и вон тот полуспившийся бедолага, и вон та тетка с тяжеленной сумкой на колесиках, и та семья с детьми, и вон те пацаны, рассматривающие видеокассеты с порнухой через мутное окно ларька — они все были своими. Он видел и чужую толпу… там в Чечне. Она была чужой. Какой-то идиот — упорно пытается впихнуть Чечню в Россию, но это очень глупо… там чужие. И пахнут они по-другому — черемшей, бараньим жиром, кровью…

Внезапно он замедлился. Взгляд безошибочно вычислил — вон те как раз они и есть, чеченцы. Стоят, кожаны нараспашку, о чем-то договариваются.

Руки сложились за спиной, пальцы нашупали заточку. Обычная заточка из арматурины, заточенная на шлифовальном станке, рукоятка — накрученный шнур, пропитанный клеем. Такие заточки — вместо никуда не годных штык-ножей — в Чечне носили многие…

Гоняешься по горам за ними, вернулся домой — а они уже тут.

Нет!

В этом смысле — он был чист. За все то время, что он служил — он не совершил ничего, кроме того, что ему приказали совершить.

И сейчас не совершит…

Он расслабился — и толпа пронесла его мимо, к пригородным кассам.

* * *

Из электрички — он вышел на окраине Москвы. Никто его не пас, это было просто установить — тропинка, круто уходящая вниз от платформы была одна, и те кто прошел по ней — на роль филера никак не годились. Да и знал он их — почти всех.

Хрустя свежевыпавшим снегом, он вышел к гаражам — это был старый, еще советской постройки гаражный кооператив, построенный недалеко от путей… гаражи были низенькие, убогие. Он привычно подошел к ним сзади, взобрался на крышу… люк был там. Если кто вздумал бы зайти в гараж как заходят все нормальные люди — его ждал бы сюрприз… очень неприятный, надо сказать, сюрприз.

Он спрыгнул вниз, осмотрелся…ничего нет. Все так, как и было. Подсвечивая себе маленьким, с карандаш размером фонариком — он снял петельку из лески с детонатора мины МОН-50 направленной на дверь.[43] Пару раз он был здесь с Лешкой, ему каждый раз приходилось приезжать перед этим и обезвреживать мину.

В гараже — стояла «Волга», оперативная машина, с подлинными номерами, имеющая двойника, машину точно такой же марки и цвета — ее до сих пор не использовали ни разу. Но главным здесь был ход вниз, в подполье. В нормальных гаражах здесь держали картошку, здесь — нечто другое.

Подсвечивая себе тем же фонарем, Стеблов спустился вниз. Яма была совсем не такой, как сам гараж — она была большой, теплой, сухой, хорошо освещенной. Здесь — Стеблов хранил неучтенное оружие, которое они всеми правдами и неправдами доставали вместе с Гришиным. Трофеи… кое-что списывалось на боевые потери. Зачем это было надо — генерал никогда не говорил, а он, Стеблов — никогда не спрашивал.

Провел ладонью по стенам, потолку, полу — сухо, нигде нет измороси, сырости. Взял лежащую тут же большую сумку, в нее, после небольшого раздумья, погрузил пистолет — пулемет Кипарис с глушителем и лазерным прицелом, четыре магазина к нему, автомат АКС-74У. Кипарис был списан, у автомата была более долгая и славная история — его, как сказал генерал, изъяли у защитников Белого дома в октябре девяносто третьего. И должны были уничтожить — да не уничтожили.

Поднялся вверх.

Все, или еще что-то?