Родька

— И то хлеб! Сорок рублей на полу не валяются. Вот давай подсчитаем. Это наш пассив. Так?

На листке из моей старой тетради папа пишет слева долги, а справа наши будущие заработки. Первая цифра моя — сорок рублей. Мне это приятно.

Каждый вечер теперь мы ужинаем втроем. Я, папа и Саша. Мы с Сашей едим что-нибудь приличное, а папа рисовую или манную кашу.

— У, живоглоты проклятые, — говорит он, — пожиратели плоти, будущие людоеды!

— Нет ничего хуже вегетарианцев, — говорит Саша, — ну сознайтесь честно, вам очень противно смотреть на жареное мясо, а? Вот у меня на вилке. Вы только посмотрите, какой отвратительно-аппетитный кусочек свинины. Это же просто ужас.

— Вегетарианцы создали культуру, — ворчит папа, — возьмите вы хотя бы Толстого или Репина.

— Вот именно, — говорит Саша, — когда мне хочется до конца хорошо думать о Толстом, я всегда отношу его вегетарианство за счет больной печени или еще чего-нибудь в этом роде.

— Не богохульствуйте, — говорит папа, — Толстой был вполне здоров, как всякий гениальный человек. Вегетарианцами поневоле бывают только такие неудачники, как я. Можно себе представить, что там делается на заводе!..

— Вы такой незаменимый?

— Чепуха. Я вполне заменимый, но заменить меня некем. Вы ж понимаете — это разные вещи.

Папе очень хочется на завод. К нему редко кто приходит. Чаще всех Касьяныч.

В гостях Касьяныч совсем другой, чем на заводе. Он много говорит. Хотя и медленно.

— Та же рыбалка. Так? Беру я лодку за двести пятьдесят рублей. «Казанка». Дюралевая. Так? Беру мотор «Москва» за двести. Снасти, палатка, то, другое, по мелочи, еще кидай сто — сто сорок. Всего у нас получается — что?

Он берет лист бумаги, надевает очки и, тщательно выписывая цифры, считает:

— Ноль, ноль и ноль. Восемь да три. Один пишем, один в уме… Берем кругло. Шестьсот рублей. Сумма, что ни говори.

— Зато сколько удовольствия!

— Удовольствия… Конечно, я ничего не говорю. Удовольствие. Да и окупится кое-что. Рыба целое лето. Грибы, ягоды. Собачка у меня есть. Купил я днями. Натаскать ее, пойдет. Поло́ва, конечно, не чистая порода. Намешано. Но пойдет по птице. А ты не охотник?

— Вот здрасьте. Мы ж с тобой ходили.

— То разве ходили? То так.

— Значит, ты хочешь купить лодку?

Касьяныч снимает очки, прячет их в черный матерчатый футляр, закуривает махорочную сигарету и только после этого говорит:

— Купить недолго. У меня и деньги отложены. Да стоит ли? Лодку я и сам склепать могу. Не хуже «казанки». Был бы только материал. И мотор. Куплю по дешевке тракторный пускач. Тоже десять сил. А то можно еще камеру урезать. Все тринадцать получится. Можно и другое. Можно катамаран сотворить. Не знаешь? Эх ты, темнота. Вот я тебе начерчу…

Папа лежит в постели, а Касьяныч сидит за столом. Разговор у них длинный, неторопливый.

Нас с Сашей как будто и нет. Мы можем слушать, можем не слушать — это наше дело.

Саше все равно. Она сидит себе в углу возле телевизора и черкает что-то карандашом в своей диссертации.

А мне скучно.

Что такое катамаран, я знаю. Где-то в старых номерах «Техники — молодежи» есть несколько снимков и даже чертежи.

С тех пор как я перебрался в Костину комнату, все вещи у меня в большом порядке. Журналы разложены по месяцам. Найти нужные номера проще простого.

— Вот катамаран, — говорю я, раскрывая перед Касьянычем нужную страницу.

— Ну-ка, ну-ка!

Касьяныч опять надевает очки и, бормоча что-то себе под нос, долго разглядывает чертежи…

Все-таки Касьяныч удивительно нудный человек. Как только папе не надоедает?

— Ты не понимаешь этого, — говорит папа, — и боюсь, никогда не поймешь. Мне нравится сам звук его голоса. Мне нравится, как он ходит, как обстоятельно говорит. Есть в нем какая-то заразительная земная устойчивость.

— Ну и что?

— Ничего. Просто каждый тянется к тому, чего ему на данным момент недостает.

Никогда я раньше не был скупым. А тут вдруг стал.

Суббота, короткий день. Нам выдали получку. Аванс я специально не брал, чтобы получилось побольше.

— Распишись. Да не там, вот здесь.

Тоже проблема. Тоже надо учиться. Шура расписывается как бог. На каждой букве у него завитушка. А я как дурак, написал просто свою фамилию, и все.

— Первая получка? — Девушка-кассир улыбнулась.

— Ага.

— Поздравляю.

Мне дали больше, чем я рассчитывал. Я сказал папе — сорок, думал, что дадут пятьдесят или около того, а дали шестьдесят четыре рубля с копейками. Жалко, что сейчас не старые деньги. Было бы целых шестьсот сорок рублей. Это уже совсем другое.

Шура хороший парень. Хотя он старше меня и гораздо опытней, я совсем этого не чувствую. Иногда он даже со мной советуется.

У него несколько девушек, за которыми он ухаживает одновременно. Если послушать Шуру, все они спят и видят, чтобы он на них женился. Сам он по-настоящему хорошо относится только к Вале, но страшно любит перечислять ее недостатки, а я должен доказывать ему, что вовсе это не недостатки, а даже наоборот.

— Худая как жердь. Ма-а-аленькая. Как наденет низкие каблуки, так мне во, еле до локтя.

— Рядом с тобой кто хочешь покажется маленьким.

— Она и с тобой-то была бы маленькая. Она ж вот такусенькая.