Родная кровь

В следующую секунду Антон и Ирина оказались в той самой позе, которую, как ему было известно, чаще всего принимают мужчины и женщины, когда занимаются этим. Он чуть не задохнулся, уши заложило, как при взлете или посадке самолета. Он ощущал Ирину всем телом: ладонями, грудью, животом, тем, что ниже… Глядя ему в глаза, она энергично задвигала тазом. Со стороны казалось, что она пытается сбросить его с себя, но это было не так. И они оба знали это. Их зрачки были словно связаны друг с другом волшебными лучами, позволяющими читать чужие намерения и чувства.

В какой-то момент такие близкие губы Ирины придали оскалу улыбчивое выражение, и Антона пронзило то ошеломляющее ощущение, ради которого спариваются все живые существа. Восторг, невыразимое удовольствие, невероятное облегчение и моментальное опустошение. Вот когда пришло время порадоваться, что спортивные штаны оказались такими плотными. Поспешно вскочив с поверженной Ирины, Антон прерывающимся голосом проговорил: «Я победил!»

Но на самом деле победила она, и они оба это знали. Она все почувствовала, когда их тела были плотно прижаты друг к другу. И подтверждением этому стала ее насмешливая, слегка пренебрежительная улыбка.

Всю дальнейшую жизнь эта улыбка преследовала Антона. Каждый раз, сближаясь с женщинами, он вспоминал тот детский спарринг со старшей сестрой друга. Это отложило неизгладимый отпечаток на его поведение в постели. Все женщины, включая жену Антона, полагали, что интересны ему именно они. Их счастье, что они не могли проникнуть в мысли и воображение Антона. Потому что в интимные моменты он до сих пор видел перед собой насмешливо оскалившуюся Ирину — она не признавала его превосходства, и он был вынужден доказывать, что сильнее, снова и снова.

Как теперь. На этот раз окончательно. Чтобы никто не смел относиться к Антону с пренебрежением, чтобы ему подчинялись беспрекословно, не поступали против его воли…

Он разжал пальцы.

Мария никак на это не отреагировала. Совсем никак.

2

Отпечатки пальцев на ее шее были такими отчетливыми, что хотелось поскорее стереть их… вместе с образом самой Марии, раскинувшейся перед ним.

Как это получилось? В какой момент он стиснул ее горло чуточку сильнее, чем следовало? Почему не отпустил, когда увидел, что она умирает?

«Потому что она меня предала, — сказал себе Антон, снова и снова вытирая ладони о штаны, как будто стремился избавиться от испачканной кожи. — Она сломала мне жизнь. Разрушила планы и мечты. У меня больше ничего нет — ни семьи, ни дома, ни даже надежды. Вокруг выжженная пустыня. И это она виновата».

Он посмотрел на Марию. Уже совсем рассвело, и можно было разглядеть даже те детали, которые видеть вовсе не хотелось. Например, кровь, запекшуюся в ноздрях. Или одинокую слезу, вытекшую из полузакрытого левого глаза. Правый смотрел вверх.

«Вот и хорошо, — подумал Антон. — Только бы не на меня».

Он обнаружил, что уже не стоит, а сидит, хотя не помнил, как у него подогнулись ноги. Провал в памяти чернел и там, где должны были остаться воспоминания о совершенном убийстве. Пустота. Мрак. Затмение.

Антон сжал кончиками пальцев виски. Он ничего не испытывал. Эмоции как отрезало. Ни страха, ни сожаления, ни угрызений совести. Ни-че-го.

Антон встал, схватил Марию за ноги и поволок в кусты, где находилась раскопанная ею яма. Хоть на что-нибудь сгодилась.

Юбка Марии непристойно задралась, в волосах запутался мусор, раскинутые в стороны руки цеплялись за ветки и корни. Антон выбился из сил, пока дотащил ее, хотя расстояние было совсем небольшим. Он столкнул Марию в яму, стараясь, чтобы она упала лицом вниз: стеклянный взгляд ее открытого глаза не просто раздражал, он сводил с ума. Она свалилась все-таки на спину, назло ему, и продолжала смотреть — как бы не на Антона, как бы куда-то вдаль, поверх его головы, но это было чистое притворство.

Она и теперь ему лгала!

Как тогда, когда сказала, что проследила за Антоном только до леса, а сама кралась за ним до самого тайника. Как сегодня, когда прибежала в лес, чтобы лишить его законной добычи. По чьей еще вине он остался у разбитого корыта? Вот она лежит, сволочь, пялится!

— Не рой яму другому, — сказал ей Антон, — сама в нее попадешь… попала.

Уточнение вызвало короткий приступ нервного смеха, прозвучавшего в лесной тишине так дико, что Антон поспешил зажать рот кулаком. Ладонью он не воспользовался, ее предстояло сначала отмыть — и отмыть очень тщательно…

Отыскав взглядом лопату, он взял ее и принялся кидать землю вниз, стараясь не смотреть, как она падает на неживое тело, неживое лицо и все еще живые волосы. Каждую секунду ему казалось, что вот сейчас Мария зашевелится, закашляется и начнет выбираться наверх. Но нет, земля в яме оставалась неподвижной, если не считать скатывающихся комьев и едва уловимого движения каких-то насекомых.