Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения

И чуть не забыл про музыку, она в семье фон. Сначала это была папа-мамина музыка, а теперь своя, но ту, из детства, они уже не забудут.

Напоследок скажу, что с ними можно путешествовать куда угодно. Путешествие организует этот разнонаправленный мир в одно. Катишься своим муравейником по миру весело в шуме и гаме детских голосов: хочу на море, не забудьте купить новых книг, оставь эту песню, я не хочу есть, футбол же…

Захар

Мы с женой убеждены, что сам ребёнок будет счастливым, если растёт при чётко обозначенных правилах. Посмотрите, что сейчас происходит в школах: у всех личное пространство! Дети могут принести в школу шокеры, гаджеты, порнографию какую — да всё, что угодно! И учитель не смеет им замечания сделать — немедленно прослывёт садистом.

Но дети должны жить в школе по правилам школы, а не по своим хотелкам.

Дисциплина, правила и устав — вот это они должны из школы выносить. Если нужно, я всегда учителям подыграю.

Потому что не может быть в школе, армии, университете своего личного пространства у человека — он приходит в эти учреждения учиться или служить, поэтому всё личное отодвигается ради того, зачем ты сюда пришёл.

Понимаете, есть вещи больше человека: Господь Бог больше человека, Родина больше человека. Огромные массы людей, которые составляют наш народ, нацию, — вот это больше человека. Семья — больше человека. Дети — больше человека. Есть вещи, которые больше человеческого эго.

Если ребёнку позволить выбирать всё, что он хочет, то хорошего не выйдет. Он ведь и сам-то не знает, что и зачем хочет. Так можно и до распада личности «довоспитываться».

«Патологии». Роман

Захар

В 2005 году роман «Патологии» вышел отдельной книжкой в издательстве «Андреевский флаг».

Три года подряд я ездил на литературные семинары в Липках, где, в числе прочих, познакомился с очень важным в моём становлении и в жизни моей человеком: Леонидом Абрамовичем Юзефовичем. Многие годы я почти безрезультатно пытаюсь научиться у него меньше говорить, не умничать, ничего не предсказывать, никогда не позировать, думать по большей части о поэзии и не стараться быть правым в каждом споре.

Другим современником, чуть позже поразившим моё воображение, станет писатель Александр Терехов, которого я считаю исключительным, аномальным явлением в русской литературе и в русском языке.

В Липках начало формироваться наше литературное поколение, которое некоторое время именовали «новыми реалистами»: Сергей Шаргунов с тех пор мой ближайший соратник и товарищ.

Я сразу поставил себе цель публиковаться и в «Новом мире», и в «Нашем современнике», — тогда противостояние патриотов и либералов имело значение, — я решил, что заставлю иметь со мной дело представителей любых групп и кланов. В сущности, так и получилось.

Я успел увидеть Валентина Григорьевича Распутина и лично сказать то, что считал самым важным, и пожать ему руку, которая помнила тепло рукопожатия Леонова; дальше это тепло шло к Горькому, к Льву Толстому, к Тургеневу, к Гоголю, к Пушкину. Несколько раз мне звонили от Распутина и передавали его слова обо мне и о моих книгах, которые я помню по сей день и никому не скажу.

На Западе меня больше всего переводили во Франции и в Сербии — я был в этих странах десятки раз. Ещё меня много переводили в Италии. Вообще мои книги переведены примерно на 25 языков; но это ничего особенного не значит.

Василина Орлова

поэт, прозаик, публицист [ «Литературная Россия», 23.02.2015]

«Патологии» — безусловно, первая полновесная художественная книга о Чечне. Она написана со спокойных и на удивление здоровых мировоззренческих позиций: в ней нет ослеплённой ненависти, но бушуют сильные чувства. В «Патологиях» есть острое ощущение сложности сплетения событий, которое приводит к подчас напрасной, словно «нечаянной» гибели наших парней в Чечне. Книга напрочь лишена всевозможных «соплей и вздохов» — написана, как вырезана, серией острых, рельефных, зримых картин. Она действительно «патологична» веющими от неё душевной зрелостью и трезвостью.

В книге две основных сюжетных линии, одна связана с событиями, которые непосредственно развиваются на глазах читателя в Чечне, другая — с воспоминаниями повествователя: уездный город, картины детства, смерть отца, любимая девушка, ревность, верная собака… Линии жёстко запараллелены, но ощущения предзаданности развития повествования не возникает — по спирали нарастающее напряжение остаётся неослабным до самого конца, «вспыхивает» в финальной сцене.

В предельных формах проявлены характеры бойцов — все они узнаваемы. И заезжий «чин», и командир Семёныч, и Плохиш, и Язва, и Монах — все эти люди ещё долго будут жить с читателем и после того, как он закроет книгу.