Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения

Вдруг понимаешь, что именно по судьбе Леонова надо бы изучать историю русской литературы XX века. Он родился в 1899 году (как Платонов и Набоков) и прожил 95 лет. Любимый ученик Горького и любимец Сталина (и первый, и второй в нём в конечном итоге разочаровались), он дожил до торжества «перестройки» и даже до её затухания. С ним встречался Горбачёв и его хотел посетить в больнице Ельцин. Он работал во всех жанрах — от стихов до романов, от пьес до эпопей, от статей до сценариев. О нём отзывались все заметные критики XX века, включая эмигрантских. Не писатель, а какая-то история литературы. Даже просто — История.

Книга Прилепина тоже сочетает в себе несколько жанров. Это и биография (добротная, детальная), и журналистское расследование, и апология довольно-таки спорной литературной фигуры, и острый публицистический анализ, как минимум, шести исторических эпох: 20-е, 30-е, 40-е, 50–60-е, 70–80-е и 90-е. Там, где автор не справляется с этим осмыслением (а кто с этим в одиночку справится?), он мудро даёт возможность просто высказываться разным «голосам», в том числе и тем, которые ему лично неприятны.

Даже удивительно, до какой степени Прилепин, от которого меньше всего ждут лояльности и политкорректности, в этой книге выступает как опытный сапёр: те мины, которые он не может разминировать, он мудро обходит, но… обозначает флажками.

Лев Данилкин

писатель, критик, публицист [ «Афиша», 13.05.2010]

Прилепин «ищет» Леонова у самых разных писателей — Проскурина, Астафьева, Проханова, Распутина, Бондарева — и везде находит, хотя бы и опосредованно. Леонов есть у Стругацких. У Айтматова: «Дорога на Океан» в «И дольше века…». Выясняется, что своё позднее «босхианство» Проханов мог заимствовать у Леонова — хотя и не напрямую, но через посредничество П. Проскурина. И даже сюжет быковского «Оправдания», оказывается, отчасти заимствован из леоновской «Пирамиды».

Любопытны наблюдения о неслучайных, по-видимому, параллелях между леоновскими пьесами «Половчанские сады» и «Волк» и михалковским фильмом «Утомлённые солнцем».

У Прилепина хороший слух на курьёзы. Он увлечённо анализирует карикатуры в старых номерах «Литературной газеты», рассказывает о странных отношениях Леонова и болгарской ясновидящей Ванги, о предсмертном сне Пастернака, после которого он приказал не пускать в дом Леонова.

Хорош ответ Леонова Сталину на вопрос «Что нового в литературе?»: «Товарищ Сталин… Если вам когда-нибудь потребуется кричать на нас и топать ногами, делайте это сами. А не поручайте злым людям, которые совершают это с двойным умыслом».

Алексей Колобродов

критик [ «Волга», июль — август 2010]

Мощно заявлена в книге история негромкого бытового мужества, сохранения собственного достоинства, нежелания спекулировать внелитературными обстоятельствами. Как в железные времена, так и в те, где от железа остаётся лишь кислый запах.

Прилепин сознательно не педалирует эту линию, не возводит её в концептуальный ранг «белогвардейского ключа», поскольку материал тут говорит сам за себя.

Страницы о поздних 30-х — самые сильные в книге, читаются с немеханическим увлечением и горловой сухостью. Все знаменитые процессы сопровождались, как в античной трагедии, хором, причём писательским, как будто Сталин и затеял в 1934 году Союз писателей для шумового сопровождения чисток в высших эшелонах… Статьи-вопли с людоедскими призывами, кликушество, расстрельные диагнозы, под ними подписи мастеров слова… Нельзя сказать, что мы этого раньше не знали, но мастерство Захара таково: ты представляешь конвейер, по полотну которого ползёт человечья расчленёнка вперемежку с клочьями растерзанных душ.

Леонид Леонов, такой, по позднейшему общему мнению, совсем советский, практически не участвовал в этой вакханалии самоистребления. Из него, в 30-х сильно потерявшего в статусе, то и дело склоняемого, неблагонадёжного, тогда клещами вытащили всего пару реплик-подписей в общий хор, что на фоне регулярных сольных выступлений многих коллег-попутчиков выглядело едва ли не крамолой. По малости, дискретности участия в общем хоре тут с Леоновым сопоставим только Пастернак. Кстати, под письмом с требованием расправы над подсудимыми по делу «военных» (Тухачевский и Ко) подписи Леонова, Пастернака и Шолохова появились без их согласия.

А ещё раньше Леонов, приглашённый Горьким в составе большой писательской группы побывать на Беломорканале, в поездке поучаствовал, но по результатам ничего не написал. «Не дал», как тогда говорилось.

Вообще Прилепин, никак этого не обозначая, вдребезги разбивает либеральный литературный миф. О жертвах «постановлений», гонений и пр.

Гамбургский счёт у нас вообще не в моде, но, если разобраться, и тут игра будет огромна. По тем же постановлениям в лидерах окажутся не Ахматова и Зощенко, но вовсе даже Демьян Бедный, имевший два именных постановления от высших партийных органов.

Имел своё именное постановление с запретом пьесы «Метель» и Леонид Леонов.