Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения

Статьи «Сумбур вместо музыки» или, скажем, «Внешний блеск и фальшивое содержание» до сих пор на слуху, однако каждый крупный художник тогда мог продемонстрировать десятки подобных в собственный адрес, хотя, конечно, не все печатались в «Правде» и были прямым руководством к травле и запрету. Леонов имел свое портфолио, поувесистей многих.

Все помнят, что Сталин звонил Булгакову и Пастернаку, но был звонок вождя и Леонову.

И т. д.

Дело тут не в подсчёте трудодней в расстрельные годы и оплеух от власти, а в ущербности мифологического сознания. Сложись чуть по-другому пасьянсы, и Леонов сегодня бы значился в либеральном иконостасе пониже Ахматовой, повыше Бабеля. Собственно, Захар, вполне по-борхесовски, предлагает поиграть в этот сад расходящейся дроби. Вот случись, скажем, исчезновение Леонида Максимовича в конце 30-х… Когда за плечами у писателя тексты далеко не ортодоксальные, ранняя почти мировая слава и, да, травля, переводящая в небытие…

Альтернативной историей Прилепин, впрочем, не даёт себе увлечься. Всё это интересно и даже захватывающе, но цель его — дискредитация мифа, а не создание нового.

Другое дело, что мифологическое сознание цепко, и не отпускает до конца даже людей, свободных от него не только внешне, но и пытающихся освободиться внутренне. Возможно, помимо воли Захара, сей феномен продемонстрирован второй центральной линией книги — литературной биографией героя.

Эпиграфом, а то и ключом, не хуже белогвардейского, здесь мог бы сработать довлатовский анекдот об отсутствии разницы между советскими и антисоветскими писателями.

Захар предлагает концептуальный, глубокий разбор леоновских книг, но на втором плане всегда присутствует определение тайной (латентной) ориентации той или иной вещи относительно советской власти. Иногда до прямого подсчёта фиг в кармане, а то и прямо ей в физиономию.

В какой-то момент это начинает выглядеть летописью спортивных достижений.

И всё же биограф прав, а метод, избранный им, справедлив.

Владимир Яранцев

критик, литературовед [ «Сибирские огни», январь 2011]

Способность вживания в эпоху, пожалуй, главное достоинство книги Прилепина. Демонстрирует он это и при описании военных 40-х и «депутатских» 50–60-х, русско-«почвеннических» 70–80-х, «пирамидного» начала 90-х. Но чем дальше, тем лаконичнее, суше, «телеграфнее» изложение жизни Леонова. Так что эти годы — 1937–1940 — остаются самыми яркими и памятными и в книге, и в биографии Леонова.

Творчество на грани стресса и гениальных прозрений, смятения и прояснений сознания — что может быть более сильнодействующим для писателя не простого, а глубинного, в котором Достоевский жил на протяжении всей его жизни и творчества? Иначе не объяснить, почему он пишет крамольнейшую пьесу «Метель», когда репрессии ещё не остыли. Тогда понятно, откуда взялась грандиозная «Пирамида». Всё оттуда же, из этих гомерических дней переплетённости страха и надежд, искренней веры в советский проект Сталина, и столь же искреннего, но упрятанного в «достоевское» подсознание неверия.

Ирина Горюнова

публицист [ «Дети Ра», июнь 2010]

Один из самых известных романов Леонида Леонова «Русский лес» вышел в 1953 году и сначала буквально был растерзан критиками, а спустя некоторое время удостоен Ленинской премии. С одной стороны, «Русский лес» — роман «непроходимо советский», с другой — благодаря Леонову проблема сохранения леса вышла на первый план. Варварское отношение к лесопользованию в угоду планам пятилетки приняло глобальный масштаб, и Леонов, к тому времени депутат Моссовета, не мог не обратить на это внимания. Леонид Максимович ввязался в настоящую войну, приобретя многочисленных врагов, строчивших на него жалобы в самые высокие инстанции (например, Васильева, заместителя директора Института леса Академии наук СССР).

Прилепин пишет, что «Русский лес» — настоящий подвиг Леонова, особенно учитывая постановление ЦК партии (в ноябре 1953 года) о ликвидации отставания лесозаготовительной промышленности. В определённом смысле роман «выхолощен» и картина советской жизни чрезмерно идеализирована, с другой стороны — писатель вынужденно пошёл на подобные действия и использовал «бесконечные трафареты социализма» для того, чтобы роман всё-таки вышел в печать.

В данной ситуации оказалось, что тема выше художественности. О «томительном ощущении внешней фальши» в романе говорили Александр Твардовский и Корней Чуковский. «Слишком много в романе полупоклонов советской власти, — пишет Прилепин, — которые Леонов делает малоспособной к гибкости шеей и не самым искренним словом». Что ж, всем свойственно ошибаться, и кто посмеет осуждать Леонова?