Родник Олафа

Не дождав, пока мясо прожарится, стали резать куски и есть. Все были голодны и токмо не урчали. Но громко сопели и чавкали.

Наконец наелись. Спиридон так ни к чему и не смог притронуться. Сньольв велел занимать места в ладье. Вили вытащил горящую головню, намереваясь идти к одринам, но Сньольв его окликнул и жестом запретил. Вили Вак колебался некоторое время, но не посмел ослушаться.

Варяги отчалили от молчащей веси. Даже собаки перестали брехать, али их всех перебили… Спиридон того не ведал. А пастух так и стоял возле поредевшего своего стада и глядел кругло на уходящую ладью.

Варяги повеселели. Гребли сильнее. Снова плыли в ночь, но на перекате сели и решили все же остановиться на ночлег. Спали опять в ладье, укрывшись кто чем. А от воды тянуло уже осенним холодком. Можно бы развести костер и устроиться возле огня, но не стали: теперь позади бысть не токмо тот русский князь со степняками, но и пограбленная весь. И кто знает, что может случиться.

Утром варили взятое с собой коровье мясо. И Спиридон снова не хотел его потреблять, в бору ел бруснику и сыроежки. А вот квасу попил.

Отчалили и пошли дальше.

Двина несла ладью среди дивных боров с белыми мхами и брусничниками, а потом потянулись дубравы. И на одном берегу золотились сосны, а на другом простирали длани мощные дубы, и желуди иногда падали прямо в ладью. С берега на берег перелетали птицы. В реке играла рыба. У Спиридона не было времени сплести морду. Его заставляли грести. А вечером, уставший, он падал замертво и засыпал.

Пережечь веревку он чаял позже, егда они дойдут ближе к Каспле. Там будет большое село Сураж. Али егда покажется устье Мёжи.

А Нагме?

Между ними шли невидимые волны тепла, Спиридон то ясно чуял. Да ведь и она была невольница.

Снова то и дело днище скрежетало по камням, и ладья оседала, варяги спрыгивали в воду.

Так-то ладья могла идти быстрее, по озеру шибко перли, гребцы были хоть и уставшие в брани, но сильные, умелые.

На питьё Спиридон собирал бруснику, давил ее и бросал в котел с кипящей водой. Когда в одно утро собирал бруснику на поляне, замучился отводить в сторону почти точно такие же ягоды, токмо чуть поярче, оранжевые почти – ландышей. Ибо те ягоды – смертельная отрава… Тут и мысль ткнулась в разум, аки рыба в сетку с кормом. Спиридон сорвал и понюхал ту оранжевую ягоду.

В свое время варяги спасли его. Но теперь обращались с ним аки со скотиной. Когда после очередной затрещины он зло сверкал васильковыми глазами на обидчика, Скари, если был рядом, говорил, что траэль есть никто, отброс, с траэлем можно содеять что угодно, отрезать нос, а не только пнуть или побить, или превратить в наложницу. Спиридон это уже и сам ведал. Клочкобородый лобастый Вили Вак уже и приставал к нему, будто тот мужик с раздутыми ноздрями на верху Днепра. Но Сньольв, узрев то, почему-то воспретил Вили. И тот подчинился.

А над Дюной синело глубокое небо ранней осени, солнце с утра зажигало изумрудные кроны сосен, стволы переливались янтарем, в листве дубов проступала желтизна, оттого кроны казались свеже-весенними. Благоухал этот край Оковского леса заморским вином. А вино то было свойское. Рядом с ладьей плыли желтые и багряные листья. И Спиридону припоминался кораблице Ефрема Дымко.

И то и дело над лесными этими просторами необъятными летели треугольники журавлей, лебединые стаи, гуси и утки.

Как дивен бысть сей мир!

Истинная олафа…

И сколь же грязна и убога ладья с копошащимися в ней человеками, яко мерзостные сколии. И эти люди тоже были сотворены по образу и подобию…

У Хава рана на месте отрубленного уха гноилась, вспухала, и по шее стекала кровь с гноем. Он скрежетал зубами, свирепо косился на Спиридона, будто тот и был виновен в его страданиях. Он уже и спать не мог и по ночам ворочался и скрипел зубами. Загноились и отрубленные пальцы у Скари. И он однажды остругал бревно сверху, положил эти пальцы, взмахнул топором и отсек гноящиеся куски. Раны зажал теперь мхом и завязал тряпкой. Хав это видел. Но что он мог отсечь? Всю голову?..

Последнюю овцу зарезали и зажарили.

Высматривали новую весь.

И когда выплыли на широкий простор из сосновых и дубовых теснин, на заливные луга, то увидели далеко на правом берегу серые одрины, поля, белесые точки скота.

Все заговорили, кивая вперед, улыбаясь. Спиридон глядел исподлобья на них и чуял желю в сердце своем. Напрасно не сготовил питье из оранжевых ягод. Он уже ведал, что будет дальше.

А варяги гребли сильнее, вода бурлила под ладьей, к берегам тянулись усы волн. Спиридон следил за Скари, и вид певца того тоже бысть хищен. Русые усы его как-то порыжели, покраснели на концах, а может, такими и были, токмо Спиридон как-то не примечал… И Скари походил не на птицу в своей черной рубахе с вышивкой-крыльями, а на зверя, то ль лиса, то ль пса, отведавшего крови.