Родник Олафа

Никто больше ничего не говорил. У Спиридона загорелся и край рубахи. И он вдруг ясно внял: обречен! Спалят на костре, яко курицу.

Но тут послышался звонкий истошный крик, то ли птичий, то ли звериный. Все оглянулись. Это кричала с ладьи девица, Нагме. Она стояла возле маленькой дырявой вежи и заламывала руки, будто это ее подвергали огненной муке.

На миг лобастый варяг с клочкастой бородкой остановился, но затем с новой яростью обрушил удары на Спиридона. И в этот момент к визгу и воплю Намге присоединился уже настоящий звериный вой откуда-то из-за реки.

– Слюта дет! – послышался оклик Сньольва.

Лобастый варяг взглянул на него. Ноздри его трепетали, клочкастая бородка ходуном ходила, кулаки сжимались и разжимались. Спиридон отполз от костра, охлопывая себя, сбивая огонь.

А Сньольв и остальные смотрели за реку.

– Слюта дет, – снова повторил Сньольв, властно поднимая руку.

Он уже смотрел на Спиридона, сидевшего на земле. Волосы его были сильно обожжены, правый глаз заплыл, нос распух, губы были разбиты, рубаха выпачкана в золе и крови, и край рубахи тоже обгорел.

Сньольв еще помолчал, тряхнул русо-белыми власами и заговорил. Скари повернул голову к Спиридону.

– Пойке Рунки! Ты сам сделал этот выбор, пойдя на обман благородного хёвдинга и всех воинов. Ты украл доверие хёвдинга Сньольва. За это – вспарывание живота.

Спиридон вдруг перестал бояться, как и тогда, на верху Днепра, на той невидимой горе. Снова на него нашло что-то, будто птица подхватила и в когтях понесла над миром крови, боли, брения, чада. Ему стало все равно. Он будто сверху глядел на того паробка[370] с обожженными волосами, перепачканного, с яркими глазами, вроде из Вержавска… Но на самом деле Вержавск бысть не где-то ниже по течению, за лесами и болотами, а выше, много выше – осе реснота[371], внезапно ему открывшаяся. И он туда точно попадет…

– Но тебе не вспорют живот и не набьют кишками рот, – продолжал Скари, облизнув губы. – Ты будешь жить.

«Будет жить», – равнодушно подумал Спиридон о том паробке на берегу реки, на краю бора.

– Ибо хёвдинг Сньольв дарует тебе жизнь, пойке Рунки. Но уже не свободного человека. Отныне ты траэль. Да будет так!

Спиридон слушал его, покачиваясь, трогая языком обломок переднего верхнего зуба.

Лобастый варяг подошел и плюнул на Спиридона.

12

Так быстрая красавица Дюна, Двина, которую издавна зовут янтарной дорогой, стала дорогой раба. Необожженные волосы ему обрезали коротко, ибо траэль не может носить длинные волосы. На шею навязали ошейник из веревки с концом, свешивающимся на грудь. Делал он все то же, что и прежде. Но только теперь мог получить подзатыльник и пинок. В первый день плавания по реке он хотел сбежать. Просто прыгнуть за борт. Но ясно было, что тут же его настигнет стрела или боевой топор, копье. А когда наступила ночь, тот варяг с клочкастой бородкой и тонким носом – звали его Вили Вак – крепко связал ему руки. Видимо, этот Вили Вак уже считал его своим траэлем.

Плыли снова всю ночь. Причалили под утро. И на костре приготовили похлебку из набранных грибов. Соль еще была, но съестных припасов – нет, остались там, на берегу Охвата. Спиридон разводил костер под присмотром Вили. Этот Вили Вак в конце концов поступил так: срубил березу и привязал к ноге Спиридона увесистый кусок бревна. Узлы были мертвыми. Вили с улыбкой посматривал на него издалека, теребил свою бородку.

После еды все улеглись спать снова в ладье, выставив протозанщика. Спиридон еще возился с посудой, ополаскивал ее. Так и подмывало пуститься вплавь по быстрой воде.

Он остался на берегу, устроился на лапнике, задремывал. Вверху похаживал вооруженный варяг. Очнувшись, Спиридон увидел Нагме. Она вышла из своей маленькой вежи и смотрела на него… Вдруг в ее руках блеснуло лезвие.

Мгновенно Спиридону припомнился месяц над костром Бахаря Правотарха… Но сейчас тот месяц обернулся лезвием ножа, будто тот Бахарь и сказывал свою забобону.

Но то была не сказка. Спиридон покачал головой и кивнул назад, на протозанщика. Она тоже посмотрела вверх и скрылась в веже.

Веревку можно было бы пережечь и на костре… Успеешь ли, пока протозанщик али кто другой не заметит? Спиридон и рискнул бы, да что-то его останавливало.

Он снова задремывал… и видел мертвые дерева с воронами… а то вдруг Смоленск, Смядынь… И вдруг явились те Уноты, Свистун да Мечник, и Мечник вопросил, желает ли он воли? Да – и мигом ее обретет!

Спиридон дернулся и очнулся.

Дальше поплыли уже днем. Все были голодны и злы. Заметив в одном месте ковер мхов с брусничником, свешивающийся с обрыва, причалили и почти все пошли есть бруснику. Ягоды бысть много, черпали пригоршнями. Голод немного утолили. Спиридон набрал горку брусники на бересту и отнес к маленькой веже, сунул прямо туда.

Плыли дальше, снова чувствуя голод. Гребля отнимает много сил, на ягоде далеко не проплывешь.