Родники рождаются в горах

Жамалудин стоял в стороне, печальный. Вдруг кто-то ему подал палочку. Он вздрогнул, встрепенулся, как орел перед полетом, — перед ним стояла Шамсият. Впервые в жизни Жамалудин пожалел, что не умеет танцевать. Что же делать? Если не принять приглашения, Шамсият обидится, а другие станут смеяться над ним. Жамалудин, взял из рук девушки палочку, потоптался на месте. Шамсият поплыла по кругу, думая, что он следует за ней.

— Смелее, Жамалудин! Ливень начинается с капель! Камушек влечет за собою обвал. — Подбежавший Хираг толкал Жамалудина в спину. — Первый раз не получится, потом пойдет! Надо пробовать. Стоишь, будто к земле приклеился. Танцуй!

У Жамалудина подкашивались ноги, он, не в такт музыке размахивая руками, шел за Шамсият. «Лучше бы двухэтажный дом выложить, чем одолеть этот проклятый круг!»

— Смотрите, Шамсият заставила его плясать! — раздался ехидный женский выкрик. — Ох, уж эти красавицы!

— Попал в надежные руки! Это еще не все! Она заставит его летать.

— И чирикать!

Жамалудин ничего не слышал: он смотрел то на плывущую по лужайке Шамсият, то на свои неумелые ноги.

Так началась их любовь.

На какой бы дальней улице ни строил дом Жамалудин, туда за водою ходила Шамсият.

«Вай, вай, вай, у Шамсият других дел, видно, нет: где Жамалудин, там и она!» — сплетничали за ее спиной. Шамсият ничего не слышала, да и слушать не желала. Бесило и волновало ее молчание и спокойствие Жамалудина. Самые видные парни аула заставляли по ночам плакать под ее окном пандур. Одно ее слово — и они готовы скатиться через голову с самой высокой горы, по ее приказу плыть по бешеной реке против течения. Танцевать с ней для каждого было и почетом и счастьем.

Глядя на Жамалудина, можно было подумать, что он внимание Шамсият принимает как должное. Остается холоден в ответ на ее горячие взгляды. О нем тоже судачили: вот глупый, для него восходит солнце, а он не греется под лучами.

Но напрасно беспокоилась девушка: любовь давно пустила глубокие корни в его сердце. Чем сильнее разгоралась страсть, тем больше Жамалудин сомневался в себе. Украдкой разглядывал в зеркале свои грубые, неправильные черты: «Неужели такого урода может полюбить красавица Шамсият!»

Изо всех сил старался Жамалудин сохранять спокойствие и не показать никому своего смятения. Боялся заговорить с Шамсият, но и молчать не было сил.

Однажды утром он все-таки решил с ней перемолвиться словом: «Будь что будет!»

Жамалудин хватил немного бузы для храбрости (его товарищи хвастали не раз, что поступают именно так перед серьезным разговором) и отправился разыскивать Шамсият.

Увидев девушку возвращающейся от колонки с кувшином воды, он встал ей поперек дороги.

— Дай мне напиться, Шамсият! — не придумал он ничего другого.

— С утра жажда одолела! Пей, мне не жалко. — Шамсият подала кувшин.

Жамалудин видел, как дрожали ее руки.

— Вкусная у нас вода, — с трудом выдавил он. — Летом холодная, как лед, а зимою теплая!

— Сам-то ты, как вершина Эльбруса, да еще холодную воду пьешь! Совсем в кусок льда превратишься!

— А бывает и так, Шамсият! Картошку бросишь в костер — и кожура ее обгорит, а середина сырая. Снаружи обжигает, да небольшая тому цена…

Шамсият удивилась:

— Ну и новость! У тебя, Жамалудин, вдруг развязался язык…

— Твоя вода опьянила меня — считай так.

— Я-то думала, что ты, как остывшая зола…

— Иногда и так бывает: по остывшей золе ударить палкой — поднимется столб пламени. На этом костре может закипеть котел. Правда, такой костер горит бесшумно, не то что кучка стружек. Огонь моего сердца тоже пылает беззвучно, но…

— Да ты, по-моему, выпил сегодня не только воды! — возмутилась Шамсият и, обойдя неподвижно стоявшего Жамалудина, пошла дальше.

Он смотрел девушке вслед. Вот даже и поговорить как нужно не смог. Каменная душа! Да еще эта буза… Почему Шамсият догадалась? Готовился, готовился… А вышла осечка, как у неумелого охотника.

Удрученный Жамалудин решил больше с Шамсият о своей любви не заговаривать. Но сам понимал, что долго молчать не сможет. В душе его шла борьба, будто два роя пчел слетелись в одном улье.

«Не хорош, правда, но бывают еще хуже. И недаром мой отец говорил: золотые руки важнее белого лица. А в руках у меня — ремесло». И невольно вспоминал легенду, что слышал от Хамзата:

«У богача была дочка — золотые косы, жемчужные зубы, даже солнце поклонялось ее красоте. Слава о прелести дочери богача разнеслась по всей стране. И многие джигиты мечтали о красавице. Многие сватали. Всем отказывала своенравная девушка. Никто ей не был мил. И приехал из дальних краев прекрасный сын падишаха в золотой карете, сбруя украшена жемчугом.

— Кто ты такой? — спросила девушка.

— Как? Ты обо мне не слышала? Я — самый богатый человек на земле, даже двери дома у меня золотые, а ручки — бриллиантовые.

— А что ты умеешь делать? — спросила девушка.

— Зачем мне — что-нибудь делать? — удивился молодой человек. — Я богач.

— Я о мастерстве, имя которому богатство, не слышала, — сказала девушка и прогнала сына падишаха.