Родники рождаются в горах

— Что дальше? — Хирач расхохотался. — Хайрулаг не даст мне соврать, мухбир, пожав плечами, удалился, а Хайрулаг продолжал собирать абрикосы.

«Зависть, ревность, лень, — пронеслось в голове Ибрагима. — Правильно сказал Хайрулаг, от них сжимается сердце, а широкий мир кажется узкой щелью».

— Ревность? — спросила Ажакарун, опорожняя корзину. — Не такая уж красавица Киликай, чтобы Хайрулаг должен был ее ревновать!

— А ревнуют не только красавиц, — живо отозвался Хайрулаг. — Ревность зависит от дурости мужа. Любит тебя жена, пусть остается с тобой. Не любит, предоставь ей свободу. Любить и уважать силой не заставишь, угрозами не запретишь, — он прикурил у Хирача.

«Вах, откуда они все догадываются, что в моем сердце?» — недоумевал Ибрагим. «Любить и уважать силой не заставишь, угрозами не запретишь. Ревность зависит от дурости мужа». Так или иначе, но Ибрагиму стало легче. Сердце затихло, как мельница, когда река меняет русло. Горе уходило от него вместе с камнями, которые он брал у одного и передавал другому.

— Иях, иях, Хаджимурад, что ты делаешь? Что ты высек на камне? — услышал Ибрагим голос Жамалудина, стоящего на лестнице и укладывающего камни на самом верху будущего дома.

— Отец, все готово, — снизу крикнул Хаджимурад.

Жамалудин не спеша спустился, взял камень у сына и принялся рассматривать. Другие, бросив работу, тоже подошли поближе.

— Вижу, — сказал Жамалудин, приподняв левую бровь.

Хаджимурад знал, что отец приподнимает бровь только в том случае, если чем-нибудь очень доволен.

— Покажи мне, — попросил подошедший Хирач.

Жамалудин отдал камень Хаджимураду и так же спокойно, как спустился, поднялся по лестнице и продолжал кладку стены.

Хирач рассматривал работу Хаджимурада.

— Машаллах, машаллах, рука сына не отстает от руки отца, — сказал он, захлебываясь от восторга. — Жамалудин, ты заметил: Хаджимурад украсил ваш родовой герб! Пятиконечная звезда опирается лучами на молот.

— Я… — начал было Хаджимурад, но Жамалудин закашлялся, и сын его покраснел и замолчал.

Жамалудин радовался тому, что люди хвалили сына, но как будто ничего не слышал. Хорошо знающий характер прославленного каменщика, Хирач видел — Жамалудин снова приподнял бровь…

— Говорят, что не орошенный знанием ум приносит вялые плоды, — сказал школьный сторож. — Ни Жамалудину, ни нам не суждено было учиться. А руки наших ученых детей должны работать лучше наших. Их учат сначала в школах, потом в институтах.

Хайрулаг протер усталые глаза и внимательно осмотрел камень, который сын Жамалудина все еще держал в руках.

— Валлах, хорошо придумал Хаджимурад: украсил герб звездой. Давно надо было самому Жамалудину додуматься. — Хайрулаг хитро прищурился.

— Да вот не догадался! — откликнулся Жамалудин, стараясь не выдавать голосом радость и гордость за сына.

«Этим молотком и долотом продолбил Хаджимурад тропинку к сердцу Шарифат. Своим мастерством прельстил он ее», — подумал Ибрагим. Он ни разу не взглянул на камень. Теперь уже неудобно было остаться безучастным, и он тоже стал рассматривать работу Хаджимурада.

— Отец обычно сам высекал наш родовой герб. На этот раз разрешил мне. Я долго просил у него, — делился Хаджимурад с Ибрагимом своей радостью. Хаджимурад понимал: Ибрагим не любит его, но не показывал вида, что догадывается об этом. — Я боялся: отцу не понравится, что я немного изменил герб. Добавил звезду. Я думаю…

Жамалудин громко закашлялся. Хаджимурад вздохнул и замолчал. «Опять я расхвастался».

Ибрагим вернулся к прерванной работе и брался только за самые тяжелые, под силу, пожалуй, двоим, камни. Он хотел показать Хаджимураду, на что он способен!

— Хватит! — распорядился Хайрулаг. — Раньше был обычай: гость живет у тебя три дня, ты даже имени его не спрашиваешь, не то чтобы работать заставить! А через три дня с ним вели разговор как с равноправным членом семьи.

— Ибрагим не гость, он — друг! — сказал Хаджимурад.

— Разве друга так принимают? Он перевалил гору пешком. Об этом говорит слой пыли на его ботинках.

Хаджимурад взял с камня пиджак Ибрагима — отдал хозяину.

— Я виноват! Но не совсем. Попал-то он к нам в ответственный день, когда мы все собрались на стройку больницы. Но, как скажут старики: «лучше умыться после обеда, чем все время ходить грязным». Идем!

«Я тебе не друг и с тобой не пойду», — хотел было возразить Ибрагим, но промолчал. Его обезоруживали добродушие и спокойствие Хаджимурада. Проще было бы выложить все, что на сердце, если бы Хаджимурад был груб и негостеприимен. А как сказать ему что-нибудь резкое, если он обходится с тобой, как с близким человеком? А может быть, он великодушен потому, что уверен в расположении Шарифат? Он, наверное, думает: «Что мне речка? Я направлю ее в любое русло, сила в моих руках».

Мутные мысли бродили в голове Ибрагима, он с неохотой шел рядом с Хаджимурадом.

А Хаджимурад, казалось, не замечал его замкнутости.

— Ты готовишься к экзаменам? — расспрашивал он дружелюбно. — Документы в институт послал?