Родники рождаются в горах

Словами о любви меня обрадуй
И в капельки дождя их запечатай,
И мне пришли,
Я их прочту, любя.
Иначе я обижусь на тебя.
Утром ранним-рано на заре
Все цветы в росистом серебре.
Это капли солнца иль роса,
Или по моей любви слеза?
При восходе солнца на весу
Держат листья и цветы росу.
Каждый, даже маленький, цветок,
Солнца луч увидев в белой дымке,
О своей не позабыл росинке,
В нежных лепестках ее сберег.
Ветер дул. Жара все травы жгла,
А цветок, пыльцой усыпан млечной,
Укрывал подолом,
Чтобы вечно
Та росинка нежная жила.

Пенье прерывалось шутками, хитроумными притчами стариков.

Ибрагим в разговоры не вмешивался. Он делал вид, что с головой погружен в работу и его ничто, кроме нее, не интересует. Однако, услышав смех Шарифат или Хаджимурада, он так ударял киркой, что наблюдавшие за ним могли бы подумать — руки его оторвутся и разлетятся в стороны. Раздувая щеки, как винные бурдюки, он втаскивал на скалу огромные камни. Зависть не переставала грызть его сердце. Клялся, что больше никогда не посмотрит в сторону Шарифат, но невольно скашивал на нее глаза. Чтобы скрыть гнев и обиду, работал, не поднимая головы.

Хирач, присев на камень, чтобы покурить, думал: «Если понадобится, этот джигит одной рукой схватит гору и забросит в небо». Не потерявшие остроты зрения глаза старика замечали, что Шарифат смотрела то на Хаджимурада, то на Ибрагима. Ее восхищали и мастерство Хаджимурада и силы Ибрагима.

Сама девушка не понимала, почему ее сердцу так дороги они оба. Разговаривая с одним, она думала о другом. Часто сравнивала их и, краснея, обвиняла себя в том, что не может выбрать. Когда ее сердце хвалило одного, другой как бы возмущался: «А чем я хуже!» Ей нравились замкнутость, молчаливость Ибрагима. Она понимала, что Ибрагим любит и ревнует и не может скрыть своих чувств. Привлекала ее восторженность Хаджимурада, его решительность. Вздумается что-нибудь ему — сразу же берется за дело. Сама Шарифат ни на что не могла сразу решиться, терялась. Свои сомнения Шарифат скрывала даже от самой близкой своей подруги Багжат.

Школа была окончена… Иногда мать называла Шарифат имена парней, отцы которых приходили сватать Шарифат, девушка отвечала:

— Я не хочу замуж, я никого не люблю!

Шарифат понимала: Багжат любит Хаджимурада, видела сердце подруги, как расстеленный перед собою ковер, и знала, какие в нем нити крепкие, а какие слабые. Она умела распутать мысли Багжат и намотать на клубок. И сегодня она наблюдала, как бледнела Багжат, если Хаджимурад подходил к Шарифат. Кто не знал Багжат близко, мог подумать, что она сегодня очень веселая. Но Шарифат видела в глазах подруги глубокую и тайную печаль.

«Что же делать! Я у нее никого ни отнимаю, но уступить ей того, кто мне дороже всего на свете, не могу». — Шарифат захватывала мастерком раствор, подкидывала, придавая округлость, потом бросала на камни, заравнивала. Смотрела со стороны — хорошо ли получилось. Убедившись, что все хорошо, брала новую порцию.

— Удивительно! — сказала Багжат. — Раствор, что я бросаю, тут же отваливается, а твой сразу приклеивается.

— Это называется, дочь моя, мастерством, — успел вставить слово Хирач, прежде чем Шарифат ответила. — Характер у работы, как у коня. Если сядет в седло новичок, конь подпрыгивает, встает на дыбы, сбрасывает незадачливого ездока. А коль пускает коня опытный джигит, конь покорно скачет вперед. Смотрите, девушки, на того парня; к чему бы он ни приложил руку, работа горит! — указал он на Ибрагима.

Горчоковец вырубал в скале паз для бревна. Из его рук выскакивали мелкие осколки, сверкая на солнце. На загорелом лбу, на бровях блестели капли пота, выцветшая на солнце рубашка из грубой ткани прилипла к спине.

Замолкли разговоры, песни, смех. Голос подавал только Хирач.

Поминутно поднимаясь на мост и по-молодому спрыгивая вниз, он приговаривал:

— И машину здесь проведет удалой шофер. Почти втрое сократился путь.

Хайрулаг кивал головой:

— Сообща и гору можно с места сдвинуть!

— Если бы раньше между аулами была такая дружба, то в молодости тебе, Хайрулаг, не было бы стыдно снимать с головы шапку! — вздохнул Хирач.

— Да, действительно, поспешил я на свет родиться, — согласился Хайрулаг.

— А почему, дядя Хайрулаг, вам в молодости стыдно было снимать шапку? — удивилась Шарифат.