Родники рождаются в горах

Жамалудин не смотрел на сына, не подходил к очагу. Едва ли его сейчас согрели бы все огни мира. Сердце его замерло, как родник под слоем льда. Он прилег, закрыл глаза, потом, вспомнив о чем-то, босиком бросился в другую комнату, там вскочил на табуретку и пошарил рукой в углу под потолком между бревнами. В руках его оказался пожелтевший пакет — внутри фотография и письмо, так никогда никем и не прочитанное. Жамалудин несколько раз хотел было узнать, что там написано, но немедленно вспоминал слова отца: «Вскрыть и прочесть письмо, адресованное другому, — тяжелое преступление, сын мой! Запомни это. Шамиль за попытку прочесть чужое письмо отрубал руку».

Жамалудин всю жизнь работал с камнем, но ему казалось, что эта бумага тяжелее любого булыжника, который ему когда-нибудь приходилось держать в руках. Он соскочил с табуретки, зажег свет и с душевной болью, как будто только что получил от близкого человека траурное известке, развернул бумагу. Фотографию он видел, когда умирала Зулхижат. Но он помнил ее и так! Такой же снимок видел на стене дома Алиасхаба.

«Надо же было этому случиться! Именно я должен был встретить бедную женщину… Именно моему сыну должна была понравиться Шарифат — его сестра по отцу! Что же делать? Как поступить? Лучше умереть, чем знать все это!»

Хаджимурад открыл дверь.

— Отец, не томи меня! Скажи, что с тобой?

Жамалудин поспешно спрятал бумаги в карман.

— Ничего! Замерз очень, — ответил он как мог спокойнее. И все-таки в его голосе звучало такое отчаяние, что оно могло заполнить самое глубокое ущелье.

Хаджимурад никогда не видел отца таким взволнованным, беспомощным и жалким.

— Тебе отказали? Зачем ты скрываешь от меня, что было?

— Алиасхаб сказал, что не отдаст дочь в другой аул… Ты понял? Больше близко к ним ты не подойдешь! Девушек на земле, что травы в поле, что камней в горах. И для тебя найдется достойная.

— Почему не отдаст в другой аул? Как это понять? Мы любим друг друга.

— Любим?! — крикнул Жамалудин. — Надо знать, кого любить! Ее родители тебя видеть не хотят!

— Она-то… что же она сама сказала? — повысил голос и Хаджимурад.

Жамалудин не успел опомниться, как Хаджимурад натянул сапоги, схватил ушанку, на ходу надевая пальто, выскочил на веранду.

Жамалудин босиком выбежал следом.

— Хаджимурад, подожди! Ты туда не пойдешь!

Голос Жамалудина подхватил ветер и отнес далеко в сторону.

«Теперь все пропало!» — Жамалудин стал снова натягивать тяжелые, оттаявшие бурки.

Метель бушевала все сильнее, ветер свистел, не обращая внимания на людские беды. Как будто веником, подметал он косогоры и холмы. Будто тысячи рук возводили у подножия гор сугробы.

«По какой дороге пошел Хаджимурад? Во что бы то ни стало я должен быть в Горчоке раньше, чем он!» — Жамалудин бежал наперерез вихрю к ущелью.

Хаджимурад не вспомнил о тропинке, что сокращала дорогу, забыл о Мосте дружбы, перекинутом через реку, о шоссейной дороге, где можно встретить попутную машину. Он бежал, обуреваемый только одной мыслью — прийти в дом Алиасхаба, все узнать, услышать самому. Ветер трепал полы незастегнутого пальто, бил острыми снежинками по лицу. Не так-то просто перевалить через горы во вьюжную февральскую ночь, проложить тропинку по снежной шубе и ледяной папахе горы.

«Шарифат смеялась надо мной? Я покажу ей, кто я такой… Она выбрала Ибрагима! Отец не хотел меня огорчать!»

Гнев Хаджимурада не остывал. Шарифат казалась виновной во всех его несчастьях — и в том, что произошла нелепая ссора с отцом, и в том, что вот он один бредет морозной, снежной ночью без пути и дороги.

Ему легче было разделить воду двух слившихся горных рек, чем отказаться от мысли о Шарифат… Молодым людям не приходилось часто видеться. Хаджимурад был занят работой с отцом. Шарифат ткала ковры, в Цибилкул не приезжала — просто не было поводов. Они переписывались. Хаджимурад делился с ней своими мечтами, мыслями, навеянными книгами. Ему хотелось, чтобы Шарифат знала о нем все. Девушка отвечала на каждый вопрос Хаджимурада, рассказывала о себе. Не забывала писать ему и о своей работе. Хаджимурад знал, над каким ковром она работает, какой будет основа, каким орнамент.

Но сейчас ему чудилось, что Шарифат была с ним фальшивой, смеялась над ним.

«Я ей все скажу! Я не разрешу обращаться со мной, как с неразумным ребенком!»

Буря лютовала. Хаджимурад устремляется вперед, а ветер как будто задался целью не пускать его. Хаджимурад пригибался, снежный вихрь вступал в единоборство с одиноким путником, пытался стащить с него одежду. Не хватало дыхания. Оглянувшись, Хаджимурад убедился, что следы его мгновенно заметает ветер.

Да, добраться до дома Шарифат в этот вечер не так-то просто! Хаджимурад остановился, застегнул пальто, собрал под шапку растрепавшиеся волосы.

Ветер как бы смеялся: «Немало таких смельчаков я видел, многих похоронил в снежных сугробах!» — и с новой силой бросался на смелого юношу.

Ноги вязли в снегу. Попадались сугробы в рост Хаджимураду — он разметал рыхлый снег руками, утаптывал ногами.