Родники рождаются в горах

А пятилетняя Сидрат целыми днями играла с подружками в старом ветвистом парке бывшей мечети. Осенний ветер налетал порывами, рвал с деревьев желтые листья и осыпал ими детей. За парком сквозь оголившиеся ветки просвечивало поле, свежие скирды. Пшеницу и ячмень только что убрали. А кукуруза еще стояла. Высокая и плотная, она сухо шуршала на ветру листьями.

Сидрат тянула к себе ветки ореховых деревьев, рвала орехи. Их нежно-зеленая скорлупка еще не загрубела, девочка легко разгрызала ее зубами. Маленькая Сидрат любила гоняться за опадавшими, медленно летящими листьями, собирала их в подол пожелтевшими от свежих орехов руками. А собрав, охапками снова бросала навстречу ветру, хлопая в ладоши и смеясь. Может быть, ей казалось, что это птицы, которых она отпускает на волю.

Так играла она в один из дней той осени, когда горе пришло в их семью.

В тот день за Сидрат прибежала мать. Увидя за оградой ее заплаканное лицо, Сидрат опустила подол платья — листья рассыпались — и бросилась к матери.

— Идем домой, золотце мое, — мать нагнулась, порывисто обнимая Сидрат. — Скорее, свет моих очей, скорее, — торопила мать. В глазах ее стояли слезы.

— Мама, почему ты плачешь? — спросила испуганная Сидрат.

— Просто так, золотко мое, просто так, — мать отвернулась, смахивая слезы. — Пошли скорее.

Сидрат послушно протянула матери руку. Мать шла так быстро, что девочка еле поспевала за ней. Время от времени Сидрат поднимала голову и смотрела на мать снизу вверх удивленными испуганными глазами. По тому, как спешила мать намокшей от частых дождей тропинкой, не выбирая дороги, не обходя луж, по ее странному лицу, по молчанию и вздохам, Сидрат чувствовала: что-то случилось, но спросить не смела.

Вот они свернули на свою улицу, вошли во двор. На подпорке веранды висела черная бурка: с нее стекали капли дождя. Значит, отец вернулся с пастбища. Но когда? И почему так рано? В этот момент отец вышел на веранду. Сидрат бросилась к нему: «Папа!» Но он грубо отстранил ее. Сидрат, чуть не заплакав, удивленно посмотрела на мать, потом снова на отца. Лицо матери было испуганным, глаза отца мрачно сверкали. Еще ничего не понимая, Сидрат бросилась к матери и уткнулась лицом ей в подол. Но отец больно схватил ее за руки и оттащил.

— И дочь тебе не нужна! Не видать тебе ее как своих ушей, — крикнул он.

— Омар! Ты погубил мою жизнь. Пожалей хоть ребенка, если меня не жалеешь. Отдай мне дочку, — тихо заплакала мать.

— Нет у тебя больше дочери! Она для тебя умерла. Слышишь, умерла, как и ты для нас, — кричал Омар.

— Ради дочери, Омар… Не губи ее. Ты поверил сплетням, ты испортил мне жизнь. Но дочь! В чем она виновата? Не отнимай у нее мать. Клянусь молоком, которым я ее выкормила, у меня ничего не было с Алибулатом, — глаза матери смотрели умоляюще.

— Хватит! Чтобы этого имени я никогда не слышал в своем доме. Мне все равно: было или не было. Люди о тебе говорят. А я мужчина! — Омар гордо выпрямился.

— Отдай мне дочь, Омар. О аллах! Какое зло я людям сделала, чтобы про меня такое сказать! За что? О господи! В чем я провинилась перед тобой, что ты это горе на меня свалил? — Мать перегнулась через перила, словно хотела броситься вниз.

— Мама, мамочка! — закричала Сидрат, изо всех сил вырываясь из рук отца. Но он, прикрикнув на дочь, отнес ее в комнату к бабушке. Бабушка стояла на коленях и, подняв руки к потолку, причитала. Увидев сына, она вскочила и бросилась к нему:

— Ради аллаха, сын мой, не делай этой глупости, не разрушай свое гнездо! Не верь сплетням. Люди любят делать из соломы бревно.

— Не твое дело. Сиди на своем коврике и читай молитвы, — отмахнулся Омар.

— Одумайся, сын, — молила старуха, цепляясь за его рукав. — Ты еще раскаешься, да будет поздно. Не годится мужчине верить бабьим сплетням. Жена твоя смотрела на мир твоими глазами. Разговаривала с людьми твоим ртом. Она верна тебе, Омар! Побойся аллаха! Не обижай жену!

— Срубленное дерево снова не посадишь. Я, как видно, срубил гнилое дерево.

— Дерево рубить легко, а корни? Ты подумал о дочери, сын мой? — говорила бабушка, обнимая Сидрат и целуя ее волосы.

Но Омар был неумолим.

Так к сердцу Сидрат, ясному, как июньское небо, подкралась первая гроза.

Омар, всегда заносчивый, как петух, словно ослеп от сплетен и не замечал, какую глубокую печаль посеял в глазах дочери. Суровый, неласковый, после развода с женой он стал еще замкнутее. Раньше мать, как солнышко, согревала этот дом. Теперь же он стал мрачным и холодным, словно склеп, куда не проникает солнечный луч. Даже соседки теперь избегали заходить сюда и одалживали соль или спички в других домах.