Родники рождаются в горах

Честно говоря, Сидрат не поняла песни. Но то ли от голоса матери, чистого и тонкого, то ли от этих непонятных тоскующих слов, ей стало так грустно, что она подбежала к матери и уткнулась лицом ей в подол. Это было прошлой осенью, Сидрат же казалось сейчас, что это было только вчера. А теперь и матери нет с ними, и отец даже не смотрит на нее. Во всем виноват Алибулат.

Сидрат съежилась, зарылась еще глубже в сено и не заметила, как уснула.

Больше она не ходила к дедушке, но по нескольку раз в день поднималась на крышу, чтобы посмотреть: не мелькнет ли на дедушкиной веранде белый тонкий чурмендо ее матери. Но, видно, мать редко приходила сюда.

Однажды в теплую ночь Сидрат с бабушкой спала на веранде и вдруг услышала в тишине голоса: виноватый — Сайгибат и жалобный — матери. Сначала ей показалось, что это сон. Но, приоткрыв один глаз, она сразу же снова закрыла его и притворилась спящей, потому что перед ее кроватью стояла мать и, вытирая слезы кончиком платка, смотрела на нее.

— Если бы я раньше увидела сон, будто у меня отняли дочь, я бы умерла от разрыва сердца, — говорила она Сайгибат. — А вот случилось это, и живу. Не знаю сама как, но живу.

— О, доченька моя. Говорят, что язык человека без костей, но кости ломает он. Злые люди разрушили гнездо моего сына. Пошли, аллах, им на голову такую беду, чтобы не было времени заниматься чужой семьей, — отвечала Сайгибат, поднимая над головой руки.

— Нет, я, наверное, сойду с ума, — в отчаянье воскликнула мать. — Смотрю на чужих детей, а вижу свою. Услышу детский голос и плачу. Он отдаст мне мою дочь. Правда, отдаст? Алибулат говорит, что по закону я могу ее взять.

— Зулхишат, дорогая, неужели судиться будете? Срам-то какой! А по доброй воле он ни за что не отдаст. Ты же знаешь его глупую гордость. Да и как я, старая развалина, останусь без нее. О, аллах, радовалась я, что в дом пришла не невестка, а родная дочь, — голосила Сайгибат.

— Я даже не смею прийти сюда, — снова жаловался голос матери, — и сегодня не осмелилась бы, хоть и знаю, что его нет дома. Это Алибулат, видя, как я мучаюсь, повел меня… Вот, я сшила ей платье — ведь скоро в школу — и портфель с учебниками принесла. — Голос ее задрожал, оборвался.

Сидрат бросало то в жар, то в холод. Она уже хотела вскочить, прижаться к матери, но, услышав имя Алибулата, вся съежилась. Слезы потекли из глаз, и она, испугавшись, что мать их заметит, отвернулась к стене.

— Не буду ее будить, — вздохнула мать, — пусть себе спит. Скажешь потом, что я прислала подарок, — мать нагнулась и осторожно поцеловала дочь.

Руки Сидрат готовы были вскинуться, обнять ее, но тут мать шепнула Сайгибат: «Пойду, а то Алибулат ждет меня на улице». И Сидрат вздрогнула: она спешит к Алибулату. Только он ей нужен.

…Так Сидрат простилась с детством. Так она стала школьницей. Так появился у нее второй отец.

Первого сентября бабушка отвела внучку в школу. С этого дня Сидрат стала другой. Угловатая яблоня-дичок осталась там, в парке старой мечети. Новая Сидрат — живая, быстрая, схватывающая на лету все, что говорит учительница, заводила в ребячьих играх.

После мрачного отцовского дома с напряженной тишиной, вздохами бабушки, суровыми ласками отца — эти чистые классы, где столько солнца, этот добрый и ровный голос учительницы, чем-то похожей на ее мать, веселая возня на переменах.

И Сидрат тоже полюбили в школе. Особенно сдружилась она с соседским мальчиком Рашидом. И в школу теперь они ходили вместе. Выйдя за калитку, девочка ждала, когда появится над забором его черный чубчик: ведь забор был невысоким, а Рашид подрос за лето. Если он выходил из дома раньше нее, она окликала его с веранды и бежала по дорожке, размахивая портфелем.

Однажды Рашид помогал матери выкапывать картошку в огороде и услышал, что на соседской веранде кто-то тихо плачет. Мальчик прислушался: плач был тонкий и жалобный. «Наверное, опять обидели Сидрат», — решил он и, не раздумывая, перемахнул через забор в соседний двор. Так и есть — плачет Сидрат. Она всхлипывала, терла глаза кулаками, слезы, величиной с бобы, падали на тетрадь, и буквы расплывались. А посредине листа чернела огромная клякса.

— Если ты плачешь из-за тетради, я тебе принесу. Хочешь? — спросил Рашид, подходя к ней. Сидрат обернулась.

— Это кошка виновата — перевернула чернильницу, — проговорила она доверчиво и черными влажными глазами посмотрела на Рашида.

— Не беда, — сказал он беспечно. — Если бы я из-за каждой кляксы плакал, то и слез бы не хватило.

Сидрат успокоилась и, осторожно взяв новую тетрадь, принесенную Рашидом, стала переписывать.

— Ты что? Всю тетрадь будешь переписывать? — удивился Рашид, а про себя подумал: «Вот это да. Не то что я…»

— А ты думал? — в свою очередь удивилась Сидрат. — По-твоему, я такую грязную тетрадь учительнице отдам?

— Давай я тебе буду диктовать, — предложил Рашид. Он сел рядом и медленно, по складам, стал читать упражнение.

Увлеченные своим делом, дети и не заметили, как кто-то вошел на веранду. Это был Омар. Он неслышно подошел и встал сзади.