Родники рождаются в горах

— Пусть только война кончится. На Кавказ за невестой поеду, — словно угадав его мысли, сказал сосед Анатолия, парень с бесшабашными глазами и рыжим чубом из-под марлевой повязки.

Кто-то вставил: «Тебя там только и ждут. С твоими веснушками».

— Да что — я? Я парень что надо, — притворно обиделся хозяин веснушек и рыжего чуба.

Палата грохнула хохотом. Даже листья герани, что стояла на подоконнике, задрожали.

— Нет, друг мой, — откликнулся третий, прикуривая от коптилки. — Это не моя романтика. Слишком уж грустная Соня. Я люблю веселых, задорных, чтобы душа пела.

— А я грустных, — откликнулся Анатолий. — Ты посмотри в глаза ее. Сколько в них тайны. Они притягивают, как море. Ты можешь себе представить Соню смеющейся? Я так не могу. И какая у нее красивая грусть, — Анатолий говорил мечтательно.

— Соня излечила твою ногу, зато ранила сердце, — пошутил кто-то.

— Вот у меня девушка… — вдруг сказал тот, что с веснушками. — Показать фото?

Его сосед, свесившись с койки, уже открывал тумбочку и доставал фотографию своей девушки. Еще кто-то разворачивал письмо…

Раненых одного за другим сносили в операционную. Уже двенадцать часов Сидрат была на ногах. В глазах расплывались круги. Казалось, еще немного — и она не выдержит, упадет.

— Последний остался, — шепнула ей санитарка. — Яростный какой-то. Весь кровью истек, а предупреждает: без наркоза.

— Бредит, наверное, — заметила Сидрат безразлично. Только бы скорее все это кончилось.

— Какой там бредит. Даже Константин Александрович удивился. Впервые, говорит, вижу такого тигра.

Раненого внесли и положили на операционный стол. Сидрат подошла со шприцем в руках. Взглянула.

Прикусив губу, на столе лежал отец.

Сидрат опустила руку: спорить с отцом бесполезно. Рана была тяжелой, но во время операции он ни разу не застонал. Все, кроме Сидрат, были поражены. Слух о странном больном распространился по госпиталю. В палату, где он лежал, заглядывали раненые, чтобы взглянуть на храбреца.

Одна Сидрат не удивлялась: она знала суровый характер отца, его упрямство, его нечеловеческую выдержку. Таким он был с детства. Бабушка Сайгибат любила рассказывать о нем. Особенно запомнился Сидрат такой случай. Когда Омару было лет пять, на него напала стая гусей. Разъяренные птицы так его долбили клювами, что на нем живого места не осталось.

Какой-то прохожий разогнал гусей и, подняв малыша на руки, спросил: «Что же ты не кричал, когда на тебя напали гуси?» На что пятилетний Омар ответил: «Отец говорит, что мужчины никогда не плачут».

Придя в себя, Омар подозвал дочь.

— Сидрат, дочь моя, не думал я, что так суждено нам будет встретиться.

Его глаза из глубоких впадин обжигали чернотой. Они смотрели на дочь не отрываясь. И Сидрат не знала, о чем он думает. А между тем мысли не давали ему покоя.

Оказавшись на фронте, Омар все чаще вспоминал о дочери. Даже не вспоминал, а думал о ней постоянно. Чем дальше от родных мест, тем больнее. Война медленно, неуклонно переворачивала его представления о жизни. Так внезапный обвал в горах сдвигает с места замшелый камень, который пролежал здесь сотни лет и думал, наверное, что на земле не существует других мест.

Омар видел, как гибли люди. Только что был человек — смеялся, клянчил у соседа махорочки, грел бок у костра, — и вот он лежит на земле. И нет такого слова, от которого бы он поднялся.

Видел Омар и девушек на фронте. Как ползли они по полю, подбирая раненых, а земля вокруг дымилась от снарядов. Сначала Омар смотрел на них с брезгливой жалостью: «Эх, дуры, и что вас заставило… Сидели бы дома, так нет же…» Иногда в голове мелькала тревожная мысль: «А вдруг и Сидрат где-нибудь вот так же…» Но он сейчас же прогонял ее.

Когда он впервые после операции открыл глаза и увидел рядом Сидрат, он решил: «Дочка пришла навестить меня». О том, как могла оказаться Сидрат здесь, в гуще войны, как могла узнать, что он ранен и лежит именно в этом госпитале, об этом Омар, едва придя в себя, подумать еще не успел. Но постепенно он стал понимать, что Сидрат вовсе не пришла навестить его, что она работает здесь. Это открытие ошеломило его: «Как, среди стольких мужчин?» Все нежное, что копилось в нем месяцами, растаяло, как дым. Злобой наполнилось сердце. Бессильной яростью. Он лежал на постели, стиснув зубы, не в силах смотреть, как его дочь делает мужчинам перевязки, поднимает их, подложив руку под спину, кормит с ложечки, как детей, и… задрав рубашку, сама делает уколы. Даже не стесняется.

И Омар угрюмо отворачивался к стене, чтобы не видеть этого срама.

Но больные не осуждали Сидрат, не бросали ей в спину грязных шуточек. Наоборот, благодарили и ласково звали «сестренка». Столько тепла было в их глазах, когда они, прощаясь, снова уходили на фронт. С каким уважением жали ей руку. И никто не позволил себе ничего лишнего. «Нет, определенно мир сошел с ума», — думал Омар, отказываясь что-либо понимать.