Родники рождаются в горах

И перед глазами его вставало другое лицо: сероглазое, с русой прядкой на лбу. Русская девушка, щупленькая, как подросток, подобрала его, когда он, истекая кровью и теряя сознание, решил, что уже все — конец. Подобрала и тащила на себе до медсанбата. «А ведь ей, наверное, было очень тяжело тащить меня», — только сейчас подумал Омар. И еще подумал: «А ведь они с Сидрат ровесницы».

Вспомнился ему и другой случай: как фронтовой товарищ, вынув из партбилета фотографию дочери, сказал с гордостью: «Тоже на фронте. Сестричкой. Сто двадцать раненых на счету. А в детстве трусиха была…»

«Чему он радуется, — с тоской подумал тогда Омар. — Чем гордится? Одна среди мужчин. Срам-то какой!» А товарищ, ничего не подозревая, спросил: «А у тебя есть дочь?» — «Нет», — отрезал Омар и молча закрутил калиям[47]. Впервые в жизни ему пришлось соврать, и ложь мучила его. А может быть, это и не было ложью. Разве у него есть дочь? Разве не умерла она для него в ту ночь, когда сбежала из дому? Сколько позора он принял из-за нее.

Но, странно, как ни раззадоривал себя Омар, прежнего гнева уже не было в его сердце. Обида, которую, казалось, не смоет даже море, сникла, затерялась в гуще людского горя. И на смену ей пришел страх за Сидрат. Желание увидеть ее живой мучило Омара.

И вот она перед ним, возмужавшая, строгая.

Что-то потеплело в нем. Ему захотелось подозвать дочь, поговорить с ней ласково.

— Сидрат, дочка…

— Что, отец?

Она вошла сразу же, как будто стояла за дверью и ждала, когда он ее позовет. Села, положила свою руку на его, большую и жесткую. «Как она стала походить на мать». И он подумал о Зулхишат, своей первой жене, матери Сидрат. Может быть, впервые за все эти годы он думал о ней: он вспомнил, как два месяца не разговаривал с женой за то, что она родила дочку. И даже не подходил к ее колыбели, пока девочка не подросла и сама не заговорила с ним. Что-то происходило в нем. Что-то такое, от чего вся жизнь переворачивается наизнанку, как пласт земли, вывороченный трактором.

— Не успел я попросить у нее прощения, — сказал он глухо.

И Сидрат поняла.

— Отец, что с мамой? — спросила она встревоженно.

— Я думал, ты знаешь, — растерялся Омар. В первый раз в жизни он испугался того, что сделал больно другому человеку. И, страдая, притянул к себе дочь.

— Я, доченька, очень виноват. Перед тобой и перед ней. Кроме своей отары и пастбищ, ничего не видел. — Он говорил и гладил ее по голове тяжелой шершавой рукой.

— Как умерла мама? — спросила Сидрат и сама ужаснулась, как она могла это произнести.

— Как началась война, она пошла в трудовую армию рыть окопы. Там заболела дизентерией и… Мне Алибулат рассказал.

Сидрат вдруг ясно представила мать. Как она была счастлива с Алибулатом. В ауле их прозвали Тахиром и Зухрой. Люди, встречая их вместе, говорили: «И аллах был бы грешен, если бы их не соединил». А сам Алибулат, говорят, шутил: «Спасибо Омару, что уступил мне такое сокровище. Ты, видно, заблудилась, Зулхишат, как овечка, когда попала во двор к Омару».

Вспомнив об этом, Сидрат невольно отстранилась от отца, сняла его руку со своих волос. На какое-то мгновение этот человек показался ей чужим. Но она почувствовала, как покорно отстранилась рука Омара, и эта покорность ударила ее по сердцу. Она опустила голову ему на грудь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Воспоминания не давали Сидрат спать. Пуст тот человек, кто не умеет помнить. Тяжело тому, кто не способен забыть. В опустевшем доме каждую ночь вспоминала Сидрат свою жизнь. А ночей было много. И летом, и осенью. И настал день, когда в горный аул пришел кунак в белой бурке, с холодом и ветром в хурджинах — пришла зима.

Ярко светило холодное зимнее солнце. Снег под его лучами блестел, как хорошо протертое зеркало. «Солнце, а холодно», — подумала Сидрат, выходя со двора. Солнечные лучи ломались на снегу, слепили глаза. Сидрат невольно зажмурилась.

— Сидрат, а ты спать мастерица, — услышала она голос соседа. Садык стоял на крыше и сбрасывал с нее снег. — Погляди-ка на свою крышу.

— А вы лягте на рассвете, как я. Тоже крепко спать будете, — звонко крикнула Сидрат. Она закинула голову и тут только увидела, что ее крыша сбросила снежную шапку.

— Днем работать надо, а ночью спать. А у тебя, я вижу, все наоборот, — поучал сосед.

— Врачи, как солдаты, всегда на посту, — отпарировала Сидрат. — Но тебе спасибо, что почистил крышу. — Она помахала ему варежкой.

— Это не мне, а своему зятю спасибо скажи. Это он ни свет ни заря появился тут с лопатой.

— Конечно, кто же обо мне вспомнит, кроме Меджида.

— Зато и взял у тебя такое сокровище. — Садык, видно, никак не хотел отпускать ее. — Если бы я был зятем твоему отцу, ох, не то что крышу, улицы бы чистил, по которым он ходит.

— Смотрите, люди добрые, какого зятя мой покойный отец упустил, — рассмеялась Сидрат.

— А я и сейчас не против, — развеселился сосед. — Если бы не эта ворчливая Халимат. Да и сам я уж не тот. Старость — не радость. Вот бы помолодеть лет на тридцать. Может, дашь лекарство, а? — и Садык лукаво покосился на Сидрат.