Родники рождаются в горах

Когда ей было три года, она говорила: «Муса — папин сын, а я — мамина дочка».

Можно было подумать, что между братом и сестрой вспыхнет та вражда, которая порой бывает в семьях, где родители никак не могут разделить свою любовь поровну между детьми. Но вражды не получилось. Как ни странно, Асият была предана брату. Гордилась им, хвасталась перед подругами его мальчишескими подвигами.

Когда Муса однажды сильно подрался с соседским мальчиком, Асият, не помня себя, бросилась на выручку и, как волчонок, вцепилась зубами в руку врага.

На крик мальчика прибежали его родители и с трудом оторвали его от разъяренной Асият. Они были так растерянны, что даже не знали, что сказать, а Асият, бледная, растрепанная, с горящими глазами, все повторяла: «Пусть он не трогает моего брата».

Когда Асият пошла в первый класс, она на перемене все время бегала к Мусе: он учился в другом классе. Мальчишки стали смеяться над ним, и он прогнал ее, крикнув: «Что ты ко мне привязалась? Иди к своим девчонкам». Может быть, Асият обиделась, а может быть, признала его мужскую независимость. Во всяком случае она не стала спорить. Больше в школе она не подходила к нему, но, играя с подругами, все-таки оглядывалась: а где брат?

Асият росла бойкой и смелой. Ничего на свете она не боялась. Не боялась, когда уже темно, пойти в сарай за дровами, не боялась в первую ночь зимы перепрыгнуть через большой костер, не боялась одна ходить далеко в горы.

Но болезнь матери сразу придавила ее. Она стала нервной и скрытной. То зря шлепала Джамилю, то убегала с уроков домой к матери.

Гусейн несколько раз заставал ее в слезах, но разговора не получалось, а от его ласк она увертывалась.

С болезнью матери Асият стала хозяйкой в доме. Она доила корову и мыла полы. Готовила еду и обстирывала ребят.

Чакар жалела, что так рано оборвалось ее детство. «Вот поправлюсь, пойдем вместе сено косить. Муса нам косы наточит, а я напеку оладьи… — мечтала Чакар. — Утром трава холодная, мокрая, а солнышко еще далеко-далеко. Хорошо…» И тогда Асият подходила к матери, садилась на край кровати и молча гладила ее руки. А глаза у нее делались влажными.

Как-то ночью Гусейн проснулся от легкого шороха. С тех пор как заболела жена, он стал спать чутко.

Проснувшись, Гусейн подумал, что это Чакар встала за лекарствами. Он поднялся, чтобы помочь жене, но, подойдя к ее постели, увидел, что она спит. Он огляделся в темноте и с удивлением обнаружил, что кровать Асият пуста. Тогда он подошел к окну и увидел: держа в руках туфли, по ступенькам осторожно спускалась Асият. На голову был накинут материн платок. «Что она задумала?» Гусейн быстро оделся и, крадучись, пошел за ней. Асият бросила на дорожку туфли, сунула в них ноги и бегом побежала к реке. «Что она задумала? — опять подумал Гусейн уже испуганно. — Зачем ей понадобилась река. Не купаться же она вздумала ночью. И уж не топиться, конечно».

Все-таки он шел на расстоянии, решив посмотреть, что будет дальше. Асият шла по берегу. Потом она пошла по направлению к горам и, дойдя до одной из скал, упала на колени.

Ночь была темная, беззвездная. С гор ползли тяжелые тучи. И Гусейну стало не по себе: он даже огляделся вокруг. И вдруг он вздрогнул: Асият подняла руки к небу и запричитала: «Старуха, добрая, милая, сделай так, чтобы мама выздоровела». Голос ее звучал тонко, испуганно — даже эхо не подхватило его.

Гусейн не выдержал.

— Асият, что ты делаешь здесь? При чем тут старуха? — закричал он, бросаясь к дочери.

Асият быстро оглянулась, вскочила с колен. Встретившись глазами с отцом, опустила голову.

— Я никому не расскажу, — торопливо сказал Гусейн. — Скажи мне, что с тобой? Какую старуху ты просила?

Он старался говорить как можно спокойнее, будто ничего особенного нет в том, что его Асият пришла сюда ночью и говорила какие-то странные слова, будто все это обычное, будничное дело и удивляться тут нечему. А сам замирал от страха: что с ней? Не заболела ли?

Асият молчала, глядя в землю. А потом, подумав, сказала:

— Ты знаешь, мне рассказывала бабушка, что высоко на горе сидят три старухи. Одна добрая. Она все время улыбается и чешет шерсть. Другая тоже добрая. Она прядет из этой шерсти нити. А третья — злая — рвет эти нити.

— Это же сказка, девочка, — сказал Гусейн ласково.

— Не перебивай, папа. Говорят, что первая старуха создает жизнь, вторая ее выравнивает, ну, понимаешь, делает хорошей, ровной. А третья обрывает. Вот я и хотела попросить у нее, чтобы она не обрывала эти нити. Тогда моя мама не… — Асият не закончила.

Гусейну захотелось обнять дочь и поплакать вместе с ней. Но тогда бы, уловив его слабость, она тоже расплакалась, и им стало бы еще тяжелее. Потому он сказал поучительно: «Не думал я, что ты веришь таким вещам. А еще школьница». — «Да нет, папа, — поморщилась Асият. — Я вообще-то не верю. Но мама так сильно больна, и я подумала… Ну неужели ты не понимаешь?» — Асият смотрела на него требовательно и строго. И Гусейн не выдержал — отвел глаза.