Родники рождаются в горах

— Опять эта Хуризадай! Если бы я сам не видел, не поверил бы. Не успел я приняться за дело, вижу, идет она. Думаю, увидит сейчас колосья, сглазит, и не бывать три года урожаю! Остановил быков на краю гумна и бегу ей навстречу. «Добрый час, мой брат по вере, дай аллах, чтобы зерна уродилось больше, чем соломы», — говорит она, а сама исподтишка поглядывает на быков и на камень. Я думаю: брошу-ка я на камень свой пиджак, прикрою, но как назло, нет на мне пиджака! «Ой, Омардада! — завопила она. — Про эту твою находку столько я слышала, и действительно это чудо природы! Чудо!» Я про себя говорю: «Чтоб в твоем горле скала застряла!» Вдруг слышу: «чик», и камень раскололся на четыре куска.

— Не может быть! — удивился отец.

— Халун пусть скажет, если я вру!

— Я видела своими глазами, — подтвердила Халун.

— Что же ты сказал соседке?

— Что я ей скажу! Станешь ее ругать, колхозных быков сглазит или пшеницу. Надо ее остерегаться, как адского огня…

— Ой, бедная Хуризадай, в какой несчастный день ты попала ему на язык, — ехидно засмеялась Халун.

Мама незаметно поманила меня в другую комнату.

— Дождь идет. Ливень, — как в бреду повторяла она.

Тихонько сняв с гвоздя плащ отца, мама набросила мне на голову свою теплую шаль, и мы на цыпочках вышли в ночь. Она крепко держала меня за руку. Мы шагали по лужам, по грязи в полной темноте. Дождь поливал, слышно было, как, обгонял нас, мчались пенные потоки. Я не знала, куда меня ведет мама, но, когда мы очутились у кладбищенской ограды, мне стало страшно. Я вспомнила рассказ Омардады о молодом горце, решившем показать всем свое мужество. Он ночью отправился на кладбище и воткнул нож в одну из могил. Утром друзья нашли парня мертвым. Край его длинного чуха-гужгата был как бы пришит к земле кинжалом. Видимо, ночью ему почудилось, что его тянет в могилу мертвец, и сердце его не выдержало. Вспомнились мне и другие страшные истории, что обычно рассказывают старики на поминках.

— Мама, вернемся, я боюсь!

— Не бойся, доченька! Накроем могилу, чтобы не намок Магомед-Жавгар, — сказала она, ощупью расстилая на маленьком холмике плащ отца.

На другой день утром к нам пришел Омардада.

— На кладбище многие похоронены, — сказал он маме строго, — есть девушки, еще не успевшие полюбить. Есть единственные сыновья, любимые матери, жены… Ни на одной могиле я до сих пор не видел ни бурки, ни плаща. Если корова отстает от стада, ее бьют палкой, если обгонит, в нее бросают камень. Смотри на людей и веди себя как все!

Говорил Омардада, как никогда, сурово.

Отец, ничего не понимая, посмотрел на мать, а она, закрыв лицо руками, заплакала.

Не прошло и года, как у меня родилась еще сестренка. Мать после родов тяжело болела. Отец часто говорил ей: «Больше всех я люблю Асият». В тот год пришло письмо из Центра. Отца восстановили в партии.

Омардада был счастлив:

— Если бы у кошки были крылья, птицы перевелись бы в небе. Если бы проклятия убивали волков, никто не ковал бы оружия. Что я вам говорил? Пусть теперь сплетники меняют свои папахи на платки.

— Правильно, Омардада, речка нашла свое русло! — радовался отец.

VI

Нет пропасти достаточно глубокой,
Чтоб злого сбросить вниз и не найти.
И нет горы достаточно высокой,
Чтоб доброго над миром вознести.

(Народная песня)

Та тень, что бросает на землю ветла,
Касается краем ее же ствола.

(Пословица)

— Патимат, сбегай за кизяком, сготовим чуду! — крикнула мама с веранды.

— Чуду! Чуду! — радовалась я, прыгая на одной ноге.

Пока я разводила огонь в очаге, мама шептала:

— Сколько возни! Я и не собиралась печь чуду, но Ахмед так любит…

Покачивая ногой колыбель маленькой Асият, мама перекладывала чуду в глиняную миску. Смазывать сливочным маслом и посыпать жареной мукой было поручено мне.

— Что-то Ахмед задерживается, — сказала мама, посмотрев на темнеющее небо, но в ту же минуту заскрипели открывающиеся ворота. — Ахмед идет! — Мама подбежала к двери. — Ой, это ты, Жамал? — удивилась она. — А я думала, Ахмед!

— Кроме Ахмеда, твои глаза никого и не видят, Парихан. К твоему огорчению, это я, — сказал Жамал и поставил на пол два больших ведра. Сверху они были завязаны красным ситцем в белый горошек.

— Ты меня, видно, считаешь негостеприимной хозяйкой, — сказала мама. — Присаживайся.

— Что я думаю, не скажу тебе, Парихан. От слов мало пользы. Я предпочитаю молчать! — Он вздохнул. — И сидеть мне некогда. Хотелось бы подождать друга, да у самого дома гость!

В люльке заплакала Асият. Я бросилась к колыбели.

— На кого похожа новорожденная?

— На меня. А Патимат — его копия, — сияя, ответила мать.

— Что же, сосватаю сыну ту, которая на тебя похожа. — Жамал многозначительно посмотрел на мать.

— Если сыновья друзей не будут сватать наших дочек, куда мы их денем! Девушек полный двор.

— Тебе, Парихан, наверное, и сын мой не понравится… Спокойной ночи!

— Почему так спешишь? Что в этих ведрах?