Родники рождаются в горах

Стон, вырвавшийся у Омардады, заглушили женские вопли, причитания. По лестнице вихрем взбежала Пари. Конец ее платка волочился по земле. Она искусала губы до крови, но глаза ее были сухи. Халун сразу бросилась к ней:

Не так тебя мы ожидали встретить,
Избранница сокола моего!

Мать Пари притянула к себе дочь, поправила платок на ее голове.

Скажи, кем назову я ее,
Невестой или вдовой? —

выкрикнула она исступленно.

Халун положила руку на плечо Пари и заголосила:

О крепость моя, врагов устрашавшая,
Скала моя, под небом стоявшая!
Почему вы не плачете вместе со мною?
Те, чьих сыновей забрала война,
Для кого стал саваном снег холодный,
А плакальщицею зверь голодный?
Почему не плачут со мною вместе
Жены павших на поле чести,
Которых водою напоить было некому,
Которым глаза закрыть было некому?![8]

Мне казалось, что я вижу страшный сон, который ничто не может прервать. Не могла я поверить, что нет на свете Сайгида — веселого, доброго, сильного джигита. Все внутри у меня умерло, замерзло, окаменело.

Несколько последующих дней проплыли, как в тумане.

Еще три семьи получили похоронные. Для жителей маленького, зажатого горами в кулак аула это было большим, общим горем. О погибших скорбели все живые.

На третий день утром я шла к роднику за водой — оглянувшись, увидела сзади Омардаду. Вдруг он свернул в сторону. Я решила, что он хочет избежать встречи с идущей мне наперерез Хуризадай.

— Патимат, только не пугайся, — сказала Хуризадай. — Хочу тебя предупредить. Мама твоя сейчас в больнице. Она поскользнулась, ушибла ногу.

— Мама! — крикнула я и, бросив прямо на камни кувшин, побежала что было сил в больницу. Санитарка пропустила меня в палату. У маминой койки уже сидел плачущий Омардада. Мама тоже всхлипывала — не от боли, они вспоминали Сайгида. Нога у нее была в гипсе. Возвращаясь из города, мама упала и сломала ногу.

Подавленная, шла я из больницы. У самой тропинки маленький голубой цветок горделиво поднимал головку, пробив плотную корку земли. Я присела рядом. И сразу стало как-то шире и просторнее небо, ярче и горячее солнце. Я глядела на нежный цветок, а на сердце становилось легче — беды и горести последних лет на миг отступили.

И вдруг рядом я заметила еще один крохотный росток, настойчиво пробивающийся к свету. Стала осторожно ногтем разрыхлять вокруг него землю. И тут рядом со мной оказался Омардада.

— А ты знаешь, доченька, что это за растение? — спросил он, нагибаясь и внимательно вглядываясь в зеленый росток.

— Нет, Омардада!

— Это фасоль. Семя жертвует собой, разрывается на части и погибает ради того, чтобы летом на зеленых плетях созрело несколько стручков.

— Как интересно!

— С каждым годом, если ты будешь внимательней, перед тобой раскроется еще больше чудес…

Омардада пошел к делянке, а я помчалась домой, накопала земли в ведро и сунула туда несколько семян фасоли. И тут неожиданная радость погасла в моем сердце. Я вспомнила, что у нас нет ни зерна пшеницы, ни картофелины — нечем засеять делянку. А вокруг кипела жизнь — люди свозили навоз на поле, готовили инвентарь для весенних работ.

Мама поправлялась медленно. Три месяца пролежала она в больнице. Но и там не сидела сложа руки — я ей приносила шерсть, а она, скрываясь ото всех, вязала носки и перчатки. Кто-то тайком продавал ее изделия на базаре.

Однажды она сказала мне:

— Патимат, не лучше ли вернуть наш земельный надел колхозу: нам его не обработать! Опять все наваливается на Омардаду. Засеет свой и за наш примется. А ведь он стареет, ему нелегко. Да и сколько можно нам рассчитывать на его помощь!

— Нет, мама, оставим себе делянку, — сказала я твердо, хотя чувствовала, что мама права.

На уроках я все время думала над мамиными словами. Действительно, больше нельзя допускать, чтобы Омардада нам помогал. Ведь мы уже не дети! Вернувшись домой, я предложила Нажабат ночью, потихоньку от взрослых, самим вывезти навоз из хлева на делянку. Нажабат нравилась всякая таинственность, она отнеслась к моей затее очень горячо. Асият мы тоже посвятили в наш замысел.

Вечером мы прокрались в хлев. Нажабат и я копали навоз, а Асият держала в руках зажженную лампу. Работа оказалась не такой легкой, как мы предполагали. Вдохновение Нажабат погасло, пропал и мой азарт. Не знаю даже, чем бы все это кончилось, если бы не обнаружил нас в хлеву мой одноклассник Алибег. Он зашел за книгой по истории. Мы с ним дружили, и все же я никак не могла подавить в себе неприязнь к нему — он был сыном Жамала.

— Что вы здесь делаете? — спросил Алибег, просунув в дверь голову.

Назло ему я стала изо всех сил нажимать на лопату.

— А разве не видишь?

— Да вам же одним не справиться! Позвали бы ребят на помощь!