Родники рождаются в горах

Мама улыбнулась, и я не могла понять — шутит она или говорит серьезно. При свете луны она мне показалась такой молодой и красивой, что я долго не могла отвести от нее взгляда.

Мама пошла за плугом, а я вела быков. В земле оставалась ровная, глубокая борозда. Пока мы перепахивали делянку, луна спряталась за хребет. Посеять мы не успели и рано утром опять были на своей делянке.

— Пусть из одного зерна вырастет сто, — приговаривала мама, разбрасывая семена. — Пусть стебель вырастет высоким, а колос созреет обильным!

— Ты, Парихан, уже успела выйти в поле! — крикнула со своей делянки Хуризадай. — Пошли аллах, чтобы болезнью ты искупила все свои грехи!

— Спасибо за добрые слова! — отозвалась мама. — Пусть аллах пошлет и тебе здоровья. А я, видишь, только начинаю…

Последние мамины слова перевернули мне душу. Как же ей тяжело! И как нелегко было мне самой!

— Мама, когда я стану совсем взрослой, буду все сама делать, чтобы ты, наконец, отдохнула, — сказала я.

— Что ты, моя доченька! У тебя будет другая жизнь. Тебе не придется переносить то, что выпало на мою долю. Ты окончишь школу и поедешь учиться дальше. Твой отец мечтал, чтобы ты стала доктором.

— Нет, мама! Я хочу пахать землю, выращивать хлеб, как Омардада.

— Ну что ж! Это еще лучше. Будешь ты у меня агрономом.

— Омардада тоже агроном?

— Омардада, может быть, даже больше, чем агроном, доченька! Но когда он был маленьким, нас, аварцев, нигде не учили. Омардаду жизнь научила, а любовь к земле у него в крови.

— А у меня, мама, она в крови? — спросила я с надеждой. Так мне хотелось, чтобы у меня в крови было то же, что у моего любимого Омардады.

— Да, да, и у тебя тоже в крови, — ласково успокоила меня мама. — А если еще к этой любви прибавятся и годы учения, совсем будет хорошо.

От маминой улыбки и от сознания, что я буду знать так же много, как Омардада, на сердце у меня стало тепло. Я видела в мечтах созревшие колосья, зерна которых я посеяла своей рукой.

Теперь, став взрослой, я поняла, что нет ничего на свете чище и слаще детской мечты!

Сегодня последний экзамен перед летними каникулами! Раньше всех пришла я в школу. С математикой я всегда была не в ладах и этого экзамена очень боялась. Алибег увидел меня, одиноко стоящую у окна.

— Я знал, что ты давно пришла, — сказал он, улыбаясь.

— Я тоже знала, что ты скоро придешь, — я улыбнулась, совсем не желая этого.

— Ты не волнуйся, Патимат.

— Уж не желаешь ли ты помочь мне? — спросила я вызывающе.

— Не напрашиваюсь. Не хочешь, не буду помогать. А почему ты разговариваешь со мной так грубо?

«Правда, почему? — подумала я. — Он всегда готов прийти мне на помощь, а я, вместо того чтобы поблагодарить, обижаю его».

…Мы сидели с ним за одной партой. Обычно он сначала помогал мне, а только потом принимался за свою задачу.

— Алибег, сперва реши свою, — не раз говорила я ему.

— Когда я вижу твои испуганные глаза, я забываю о себе, — возражал он.

Однажды был случай, который заставил нас обоих смутиться. На уроке русского языка я услышала голос учительницы:

— Лучше бы Жамалов писал сочинение, а не рисовал.

— Моя работа уже готова! — заявил Алибег.

— Посмотрите, ребята, на его работу, — Татьяна Александровна высоко подняла тетрадь и показала всем. На обложке было изображено сердце, насквозь пробитое стрелой.

Класс захохотал.

— Я знаю, чьей стрелой ранено его сердце! — крикнул с задней парты Хазами.

— Патимат целит без промаха! — добавил кто-то. — Алибег всегда таскает ее портфель!

Татьяна Александровна с трудом успокоила развеселившихся учеников. Я плакала, уронив голову на парту. Алибег стоял рядом, потупившись. На другой день нас рассадили.

Теперь у меня был новый сосед — молчаливый увалень. Он всегда что-то жевал, спрятав голову под партой. «Ни с губ слова, ни с рук дела», — говорят про таких. Еще в первом классе получил он от ребят кличку «Дубовый пень». Вот тогда-то я почувствовала, как привыкла к Алибегу, как скучно мне без него. Но когда была у нас очередная контрольная, Алибег умудрился передать мне решение задачи. Я его аккуратно переписала в тетрадь. Учитель после проверки роздал нам работы — я получила «отлично», а Алибег — «посредственно». Недолго думая, я решительно пошла к столику преподавателя.

— Вы неправильно поставили оценки, — пролепетала я, сама не понимая, куда девалась моя храбрость. — Мне и Алибегу, — добавила я, помолчав.

— Как это может быть? — удивился учитель.

— Жамалов прислал мне правильное решение, а сам, наверное, в своей тетради сделал ошибку.

— А, понимаю! Тебе — баранья туша, а хозяину барана — селезенка! Сейчас мы все исправим. За то, что ты хотела меня обмануть, я ставлю тебе «плохо». «Плохо» получит и Алибег за оказанную им медвежью услугу. Но ты, Патимат, молодец, что призналась во всем.

Ребята смеялись.

— Ну что?

— Добровольно получила двойку!

— Вот чудачка!

Алибег, краснея, повторял с улыбкой:

— Как все это на тебя похоже, Патимат!

…Вот и сегодня Алибег волнуется за меня. Но волнуется напрасно. Недавно к нам назначили нового учителя — он вернулся с фронта без руки.