Родники рождаются в горах

— У него вся рубашка была в копоти, — сказала я, будто оправдываясь, — вот я ее и стираю.

— Был бы он сам невредим! А копоть всегда можно отстирать.

Мажид вышел.

— Ты, кажется, смущена, что Мажид застал тебя за стиркой моей рубашки? — подбородок Алибега дрожал, он выхватил у меня из рук мокрую рубашку. Неожиданно он стал похожим на своего отца. Во мне вспыхнула ненависть к Жамалу, но тотчас погасла.

— Подожди, я высушу ее и поглажу! — кричала я вслед Алибегу, но он даже не оглянулся. Навстречу ему по лестнице поднималась моя мама.

— Мчится, как бычок, которого укусил овод, — сказала она. — Зачем он приходил?

— Если бы он у нас не оказался, наш дом сгорел бы.

— Да, я видела нашу керосинку на улице. Сколько раз я вам говорила, что нельзя ее долго оставлять зажженной. Не слушаете вы меня, а потом получаются неприятности. А ты, Патимат, уже совсем взрослая девушка. Да, да, я знаю, что говорю! Пора тебе разбираться в людях — кто плох, а кто хорош. Держись от Алибега подальше, как небо от земли.

— Я от него ничего дурного не видела. Он мне всегда помогает…

— Я ни разу не слышала, чтобы из вороньего яйца вылупился орленок. Посмотри на Жамала. Все мужчины воюют, а он в ауле отращивает себе брюхо!

— Патимат! Быстро иди в клуб! Тебя там ждут! — крикнули мне с улицы.

Когда я увидела, что клуб переполнен, у меня даже ноги подкосились от страха. «Сумею ли я хорошо сыграть свою роль!»

…Перед сценой на скамейках сидели женщины, несколько стариков, подростки да два-три инвалида, вернувшихся с фронта. В углу я увидела и Мажида.

Когда раздвинулся занавес, я смутилась, но постепенно осмелела.

…Вот мачеха и отец избили меня за кувшин, разбитый не мной, а их дочерью Симисхан. Сквозь слезы я пела свою последнюю песню. Чем каждый день терпеть оскорбления, лучше умереть. Я накинула веревку на гвоздь. Из зала послышались тревожные крики. Я забыла обо всем — мне казалось, что я действительно Умайганат. Не знаю, могла бы я в самом деле надеть себе на шею петлю, но была близка к этому. В эту минуту на сцене появился Айдемир.

— Что с тобой?

Я не могла вымолвить ни слова. Громко прозвучала подсказка суфлера, И за ним я была не в состоянии ничего повторить.

— Патимат, ты все портишь! — кричали мне из-за сцены участники спектакля.

— Алибег, — промолвила я дрогнувшим голосом.

— Айдемир! — поправил разозленный суфлер.

— Патимат, я хочу с тобой поговорить! — произнес, наконец, Алибег — Айдемир.

— Умайганат! — выкрикнул суфлер в бешенстве.

— Умайганат! Умайганат! — решил Алибег исправить оговорку. Лицо его сияло счастьем. «Любишь? Любишь?» — спрашивали меня его глаза. «Люблю», — говорили мои в ответ.

Не знаю, долго ли мы стояли так, молча глядя друг на друга, аплодисменты зала вывели нас из забытья…

Когда мы с Нажабат возвращались домой, еще во дворе мы услышали мамин крик. Мы ворвались в дом. Мама держала в руках молоток, от нее к стене медленно отступал Жамал.

— Подлец! В гнездах, которые покидают орлы, каркают вороны. Тебе теперь в самый раз вместо папахи надеть женский платок.

Я растерялась, а Нажабат схватила стул и бросилась на Жамала.

— Подлец! — громко прозвучал голос моей храброй сестры.

Жамал выскочил во двор. Мама, спрятав лицо в ладонях, горько заплакала.

Я не могла двинуться с места. Алибег, который еще час назад был мне таким близким, вдруг отодвинулся далеко-далеко.

Утром, уходя косить сено, я захватила с собой ягненка — подарок Тажудина младшей сестричке. В поле я задержалась дольше всех. Хорошо было, окончив работу, сидеть на только что скошенной, ароматной траве и любоваться резвым ягненком.

— Ты собирала букет? — услышала я голос Мажида.

Губы его улыбались, но глаза были грустными.

— Ты же не видишь у меня цветов!

— Может, ты их спрятала. Хотя обманывать — не в твоем характере, — он усмехнулся.

— Я тебя не понимаю.

— Вот поэтому я и хочу поговорить с тобой.

— Поздно уже, я и так засиделась здесь… Мама ждет.

— Я ее предупредил, что задержу тебя ненадолго. — Он снял китель, бросил его на траву и сел рядом.

— Ну что ж, я тебя слушаю, — сказала я, скусывая стебелек травы.

— Ответь, почему ты последние дни такая печальная? Почему избегаешь меня? — Голос его дрожал.

А мне было просто грустно.

— Мажид…

— Не печалься попусту. И запомни, что бы там ни было, ты мне не чужая.

— Мажид, Мажид, ты так добр ко мне, — только и смогла я произнести.

— «Ура» — мне, а любовь — другому… Ведь так получается, Патимат?

— В моем сердце вообще нет любви. Мне никто не нужен, — сказала я, вставая.

— А Алибег?

— И Алибега я не люблю!

— Побудь здесь еще немного. Если бы я мог помочь тебе… Ты со мной не откровенна… Не стесняйся меня, Патимат!

— Я ничего от тебя не скрываю, Мажид.

— Я ждал, Патимат, чтобы ты все рассказала сама — мне тяжело заводить этот разговор. У тебя не хватило мужества. Ты не опускай голову! Впрочем, у тебя все написано на лице.

— Мажид, перестань…