Родники рождаются в горах

— Знай, что сговор наших родителей нас не связывает. Ты была еще ребенком, когда я уезжал в армию. Там я тебя вспоминал босую, с косами. Ты была чем-то похожа на стрекозу. Я вернулся, ты стала взрослой. Отец называл мне всех девушек аула, я молчал. Но когда я убедился, что отец от меня не отвяжется, я ему признался, что полюбил тебя. Ты знаешь характер отца, я даже не успел перемолвиться с тобой, мои родители пошли к твоей матери. А мне ведь ответ нужен был только от тебя. Я, по правде говоря, не думал, что ты кого-то уже любишь. Но, увидев тебя на сцене с Алибегом, я понял, что опоздал.

— Мажид, это ведь просто роль… В пьесе Гамзата Цадасы.

— Дело не в пьесе, а в твоей игре. Потом я видел, с какой любовью ты стирала рубашку Алибега. Не думай, что я следил за тобой. Все это нечаянно вышло.

— Мажид…

— Не плачь, Патимат. Мы должны серьезно думать о будущем. Семья… Это так сложно. Береги свою любовь…

— Любовь! Где найти ее, любовь?

— Ты вот выслушай меня. Я понимаю, что тебе не легко рассказать все моим родителям и своей матери. Не так еще свободен от предрассудков наш быт. Не так еще вольна в своих поступках наша женщина. Но ты не волнуйся. Я все беру на себя. Нам, мужчинам, легче…

Его доброта меня унижала. Было бы проще, если б он ругал меня, а не был так ласков…

— Что же ты сделаешь?

— Предоставь все мне. Самое главное, чтобы ты знала — я тебе ни в чем не помешаю. Послушай еще моего совета. Не бросай учиться… Поезжай в город.

— Ну это-то я могу обещать…

— Знай, дорогая, что с сегодняшнего дня ты — моя сестра.

Мажид поднялся, стряхнул с кителя налипшие травинки.

«Сестра, сестра, сестра», — повторяло мое сердце.

— Мне больше всех жаль свою маму, — добавил Мажид. — Она радуется, что все уладилось, и часто говорит: «Зачем мне ставить на полку чужую глиняную тарелку, когда есть своя, фарфоровая?» Надо будет подготовить ее постепенно.

Мажид пошел вперед.

Будто стопудовую гирю положил он мне на сердце. Я медленно доплелась до дома, но почувствовала, что нет сил открыть ворота. Ягненок, тихо блея, прыгал вокруг меня. И тут мне пришло на ум, что Омардада, когда ему тяжело, уходит в поле…

Спустившись на нижнюю делянку, я снова села на скошенную траву. Темнело. Ягненок присмирел и, прижавшись ко мне, смотрел в лицо, как будто хотел утешить… Я гладила его по курчавой мягкой шерсти. Если бы можно было стать снова веселой и беззаботной, как в детстве.

Тихий, спокойный вечер… Я ловила дыхание засыпающей земли и постепенно успокоилась. «Все пройдет, все печальное минует», — будто кто-то нашептывал мне… И я, забыв о своих горестях, вдруг начала думать совсем о другом… Сколько звезд на небе? Вечно ли оно было таким, как сейчас? Хорошо полететь ввысь! Я оттуда бы принесла маме в подарок полный подол звезд. Где ночует солнце? Куда уходит гулять луна днем? Надо поговорить об этом с Омардадой!.. Омардада! Воспоминание о нем, как молния, расщепило мне сердце. Он не будет больше меня любить… Дорогие мои старики, я не могла поступить иначе.

Ягненок вскочил на ноги и заблеял. Я почувствовала, что мы не одни в поле. Да, рядом снова был Мажид. Он подошел совсем близко.

— Ты, Патимат, вроде домой собиралась! — весело сказал он, будто ничего не произошло.

— Ты, Мажид, тоже отправился домой! — в тон ему постаралась ответить я.

— Я просто вышел покурить, — вытащив кисет, он начал скручивать папиросу. — Погуляю еще, а ты, Патимат, иди домой. Мама, наверное, волнуется…

— Спокойной ночи! — крикнула я уже издали.

Ягненок покорно бежал за мной.

XI

Мой горский намус, суровый намус,
Выше гор, тоньше лезвия кинжала,
Если затронут тебя вдруг,
Сердце нежное превращается в сталь.

* * *

Как много папахи носящих,

Как мало мужчин настоящих!

(Пословица)

Наша соседка получила похоронную — на фронте погиб ее сын. Крики и плач слышны были у нас сквозь закрытые окна.

— Если бы я могла пойти туда и горевать вместе со всеми! — сказала мама. Она взяла кружку, рука дрогнула, вода разлилась. Мама о чем-то спросила Хуризадай, забежавшую к нам.

— Да, это правда! — ответила та. — Он вышел со склада, в руках у него было чохто[9] с твоих волос. Это видели многие! А людям дай только зернышко, они мигом наполнят сплетнями мешки.

— Не могу поверить, Хуризадай! Он все-таки мужчина…

— Мужчины — на войне! — возразила маме Хуризадай.

— Не знаю, как быть! Я забыла обо всем, покрылось пеплом все, что я испытала за эти годы. Думаю только о своем позоре. Лучше бы мне было умереть.

— Ты так не убивайся! Нет горы без вершины, нет поля без края. Против сильного льва найдется лев посильнее. Даже осел не может поднять груз, который ему не под силу.

— За что мне это новое испытание?

— Ты, Парихан, не убивайся… Пройдет время…

Мы чувствовали, что у мамы какое-то горе и она скрывает его от нас. Я, Нажабат и даже маленькая Асият говорили шепотом.

— Что вы совсем умолкли? Патимат, поставь на огонь молоко, — сказала мама ласково.