Родники рождаются в горах

Мама довольно долго простояла на ступеньках, потом резко повернулась и пошла к воротам. Я осторожно спустилась с крыши.

Мама была такой жалкой, что я решила подойти к ней и увести домой. Двурогий месяц спрятался в облака.

Вдруг я услышала нечеловеческий крик матери. Я бросилась к ней и тут же отскочила. Облака разошлись — привалившись спиной к забору, стоял Жамал: он держался руками за живот.

— Аллах! — кричала мама во весь голос. — Аллах! — она выронила кинжал из рук.

— Пари… хан, — с трудом произнес Жамал. — Я… тебя… — и рухнул на дорогу.

Мамин крик собрал народ — сбегались и с верхних улиц и с нижних. Из дому выскочил Алибег, за ним Шумайсат.

— Что здесь такое? — она, еще ничего не понимая, впотьмах натягивала на голову соскользнувший платок.

Алибег, раздвигая плечами соседей, пробирался к отцу.

— Что с тобой, отзовись? — спрашивал он, склонясь над ним.

— Вот этим его зарезали, — сказал кто-то, поднимая кинжал, валявшийся рядом с трупом Жамала. — Вот, смотрите все! Он убит этим кинжалом.

— Нет! Нет! — вырвалось у моей матери.

— Это ты его убила, мерзавка. — Шумайсат кинулась на мою мать с кулаками.

Люди удерживали обезумевшую от горя женщину.

— Ты повинна во всех несчастьях, падаль! — вопила она.

Маму повели в сельсовет. Я бежала рядом.

— Отпустите мою маму! — просила я. — Она ни в чем не виновата. Куда вы ее ведете? Она его не убивала!

— Иди домой, к сестрам! — сказала мне мама. — Я скоро вернусь.

Подбежавшая Пари положила мне на плечо руку.

— Иди домой, Патимат… Аллах, зачем она его убила?

— Парихан здесь ни при чем! — крикнула из толпы Хуризадай. — Я вспорола этому подлецу живот.

Что было дальше, я помню смутно. Меня силой отвел домой Омардада.

— Нечего тебе здесь делать!

— Моя мама не убивала! Зачем ее увели? — повторяла я.

— Успокойся, — сказал Омардада. — Парихан выполнила свой долг.

Целую неделю Омардада не пускал нас в школу. Каждый вечер он приходил к нам, ночевал на веранде. Старик за эти дни помолодел, подтянулся.

— Старший сын мой убит, — говорил он Халун. — Зато Парихан теперь я называю мужчиной.

Халун недоумевала.

— Давно известно, что с человеком надо пуд соли съесть, только тогда его узнаешь. Казалось, Парихан хоть в рот палец положи — не укусит. Невозможно поверить, чтобы она могла убить.

— Если воробью совать часто палец в рот, и он разозлится. Не понимал Жамал, что можно, чего нельзя.

— Наверное, нет человека слабее меня, Омардада! В день его похорон я не знала, куда деваться. Мое сердце обливается кровью, Омар…

— Низкого человека всегда ждет бесславный конец. Ты думала, ему устроят торжественные похороны? Поверить трудно — мужчина убит женской рукой. Позор для горца — такая смерть!..

И правда, без всякого шума был предан земле Жамал — это как-то даже не вязалось с обычаями аула. К утру следующего дня уже умолк плач в его доме. В те годы женщины копали могилы умершим, но ни одна женщина даже не пришла на кладбище. Три старика да Алибег рыли землю.

— Не в отца пошел сын, — сказала Халун, вздыхая.

Я молчала, в моем сердце сострадание сменялось злостью, злость уступала место жалости.

— Халун! — крикнул Омардада, прикусывая конец уса. — Принеси-ка мне ножи, топоры и точило!

— Когда он не в поле, это истинное мучение для меня, — ворчала Халун.

— Что ты там бормочешь? — осведомился Омар, приложив ладонь к уху.

— Говорю, пошли аллах тебе здоровья!

— Ну то-то!

Вскоре Халун вернулась с огромным свертком. Омардада положил его на колени, снял промасленную тряпку…

«Харт, харт, харт!» — вскоре разнеслось по дому. И как-то все сразу стало легче, проще, спокойнее…

Я возвращалась домой. У ворот Омардады стояла толпа. Мажид пустил на полную мощность висевший на веранде репродуктор — громкие звуки собирали все больше народу.

Омардада шел к дому, придерживая под мышкой перевязанный веревкой сноп травы. Поравнявшись с толпой, старик бросил его на землю, расправил плечи, широко расставил ноги и прислушался. Когда голос в репродукторе умолк, Омардада спросил:

— Что они говорят?

— Скоро змею раздавят в ее норе, в самом Берлине, — ответил Мажид.

— Они же грозились взять нас голыми руками, — заметил кто-то. — А теперь, наверное, держат голову, как Надиршах, когда убегал с наших гор.

— Как бы враг ни держал голову, он разбит, — заговорил Омардада. — Козу до Мекки донесли бы ноги, да волки ей встретились по дороге. Когда слишком быстро бежишь за водой, есть опасность разбить кувшин! Пусть падут врагам на головы все беды, что они сами принесли народам…

— Надо сжечь у них все дотла! — воинственно крикнул какой-то старик. — Не оставить камня на камне!

Меня и Нажабат несколько раз вызывали в школу, но Омардада был непреклонен. «Не пущу их, пока вода не потечет по верному руслу», — говорил он.

Каждый день, засунув нож за голенище, он отправлялся в крепость — относил маме поесть. Я с завистью думала о том, что он увидит маму, и всегда провожала печальным взглядом старика, пока он не скрывался из виду. Сегодня, как только он вышел за ворота, я услышала еще чьи-то шаги. К Омардаде быстро подошла Сапинат — наш новый председатель.