Родники рождаются в горах

— А, Ахмедова Патимат. Не будем продолжать этого разговора.

— Нет, вот именно сейчас, здесь, на этом месте мы и будем его вести. Пока я не разберусь во всем, шагу отсюда не сделаю. Хочу тебе напомнить, что все люди в Советском Союзе равны. И ты гражданин СССР и я. — Омардада сел на стул.

Я заметила, что с той секунды, как Омардада сказал «Ахмедова Патимат», военный смотрел на меня, не сводя глаз.

— Ты видишь, у нас гость. Он приехал из Махачкалы читать лекцию. Я должен оказать ему гостеприимство. Приходи завтра, мы обо всем потолкуем.

— Нет, завтра я не приду. Почему другие дети будут слушать лекцию, а Патимат нет? Если ты считаешь, что не должна, — ты напиши на бумаге, я с этой справкой дойду до Москвы.

Директор сел, потом встал. Глаза его выражали мольбу.

— Патимат, выйди на минутку, мы без тебя поговорим, — сказал он мне ласково.

Ребята в коридоре глядели на меня. Я не хотела ни с кем говорить. Я вспоминала, как здесь, в этой школе, меня принимали в комсомол. После уроков я уходила в поле и учила Устав. Задавала себе вопросы и сама отвечала на них. В тот день я встала с первыми петухами, надела любимое платье. Кабинет секретаря райкома был залит весенним солнцем. За окном, гордо подняв свои мудрые вершины, возвышалась гора Акаро. Она будто спрашивала: «Сможешь ли ты, хрупкая девочка, подняться на такую высоту?»

Люди, сидевшие вокруг стола, слушали меня. Под открытым окном, вытянув шеи, стояли мои одноклассники. Среди них был и Алибег. Я ответила на все вопросы. Когда секретарь поздравил меня и вручил билет с силуэтом Ильича, мне казалось, что я сильнее всех на свете…

Мои мысли прервал Омардада. Он вышел из кабинета, надел шапку, лицо его сияло.

— Где твой класс, Патимат? — спросил он громко, чтоб слышали все ребята в коридоре.

— Вон там!

— Идем!

Я, не задавая вопросов, шла впереди. В классе, кроме Хафизат, никого не было. Она стояла перед партой Алибега.

— Какая парта твоя, Патимат? — осведомился Омардада.

— Эта.

— Вот здесь и сиди. Тот, кто исключал тебя из школы, ответит за это. Если кому вздумается сказать тебе обидное слово, ты сразу позови меня. Омардада наизусть знает все советские законы. Положи книги, иди на лекцию.

— А ты, Хафизат, почему не идешь? — спросила я.

— Я дежурная!

— Честно выполняй свой долг! — посоветовал ей Омардада. — Если бы можно было тряхнуть этот мир, как дерево, чтобы с него слетела вся гниль, здоровым легче бы жилось, — пробормотал он себе под нос. — Пойдем.

Зал был почти полон, когда мы вошли, только в первом ряду я увидела свободные места — должно быть оставленные для учителей. Омардада широким шагом, с тяпкой в руке направился к первому ряду. Он опустился на свободный стул и козырьком приставил руку к здоровому уху, чтобы не упустить ни одного слова. Я села рядом.

Мама поправлялась медленно, Мажид, уехавший в Махачкалу с поручением Омардады, еще не вернулся. Омардада жалел, что не поехал сам, и сомневался в способности Мажида объяснить все «как надо». Вот и сегодня старик целый вечер прохаживается по комнате и тяжело вздыхает, бормоча что-то себе под нос. Халун молчит, изредка бросая на Омардаду осуждающие взгляды. Нажабат и Асият давно спят.

— Халун! Принеси ножи, топоры и точило.

— Ты что, дорогой, будешь на ночь глядя резать барана?

— Какого еще барана? Тебе говорят, принеси!

Халун отмахнулась. Я притащила хорошо знакомый тяжелый сверток в промасленной тряпке.

Омардада подсел поближе к очагу, снял папаху. Халун показала мне в сторону кровати — мол, ложись, упрямца теперь не скоро дождешься!

— Затупились, хоть верхом на них поезжай. — Омардада ножом отсек волос со своей бороды.

Халун даже засмеялась.

— Не завидую я, Омар, тому, кто вздумает прокатиться на твоих ножах верхом.

Но Омардада промолчал. Высунув кончик языка, он принялся за любимую работу. Знакомые «харт, харт, харт» убаюкивали меня, как колыбельная песня. Я крепко уснула.

И вот я иду по зеленой лужайке, держась за руку Омардады. Перед нами прыгает кудрявый ягненок. Подбежав к роднику, он пьет воду. Ручеек небольшой, прозрачный, на дне его громоздятся угловатые, темные камни. Между ними пробивают дорогу струйки воды…

— Видишь, Патимат, сколько на дно родника набросали камней, а вода набралась сил и поднялась над ними. Недаром я всегда говорю, дочка, надо учиться нам у природы…

И тут я проснулась от крика Халун.

— Аллах, что случилось? Неужели умерла?

— Идем скорей, Халун! Мы тоже не слышали, чтобы она когда-нибудь болела… — отвечал незнакомый голос.

Еще не понимая, что произошло, я вся сжалась. Вдруг что-нибудь с мамой?!

Омардада тоже не понимал, о ком идет речь. Он накинул на себя какую-то верхнюю одежду. Я побежала вместе с ними.

В доме Хуризадай были настежь распахнуты окна. Ярко горел свет. Поднимаясь по лестнице, я ждала криков и плача, но, к моему удивлению, все было тихо.

Халун разводила руками.

— Ой, что за смерть, никто даже не слыхал, что Сакинат когда-нибудь жаловалась на болезнь.

— Разве святые долго остаются с нами? Аллах сам забрал ее в рай, — ехидно улыбнулась одна из соседок.