Родники рождаются в горах

— Это… он… Сайгид! — Омардада понес ребенка на веранду. Я пошла следом. Задыхаясь, вбежала Пари. Увидев мальчика на руках Омардады, она замедлила шаги.

— На минуту нельзя одного оставить, — сказала она, как бы оправдываясь перед Омардадой.

Мальчик крикнул: «Мама!» — и потянулся к Пари. Губы ее дрожали, она не могла больше вымолвить ни слова и медленно с ребенком на руках пошла по дорожке на улицу…

Омардада с веранды смотрел вслед Пари. Я бросилась за ней.

— Когда ты приехала?

— Сегодня, Патимат, — она обняла меня. — Прости меня, я растерялась. Неудобно перед Омардадой, пойми меня и прости…

— Где Нурулаг?

— Он теперь заместитель председателя колхоза, все время на кутанах. А ты как, Патимат? Я выберу время, зайду.

— И Сайгида возьми, Пари! — крикнула я ей вслед.

…Мало ли о чем нужно поговорить с матерью, если давно не виделись?! Не помню даже, когда мы уснули. Нас разбудила Халун.

— Вставай, Парихан! — кричала она, барабаня в окно. — Не знаю, что с Омардадой! Иди скорее, мне страшно.

Она убежала, а мы, накинув на себя, что попалось под руку, бросились в дом Омардады. Асият дрожала, как лист от ветра.

Омардада лежал на небольшом ларе, посредине веранды. Его могучее тело казалось еще длиннее, упавшие на белоснежную подушку седые волосы сливались с ней. Поверх одеяла лежали его грубые, шершавые руки. Всю жизнь они трудились, чтобы украшать землю, и были такого же цвета, как и она. Омардада весь горел, как в огне.

Когда мы подошли, он с трудом улыбнулся и поднял тяжелые веки. Потом снова прикрыл глаза.

— Рука у него как огонь! Что с ним случилось? — спросила мама, проходя за Халун в комнату.

— Откуда ж я знаю? Среди ночи услышала какой-то шум. Поднялась, смотрю — горит лампа. Омардада развернул сверток, что приготовил для похорон, перебирает вещи. Я молчу. Он вытащил из-за ларя свой надмогильный камень, стер с него пыль и поставил вот здесь.

Действительно, мы увидели камень. На одной стороне его было вычеканено: «Сын Абдулмуталима Омар, родился в 1860 году, умер…»

— Ради аллаха, Халун, накрой это! — мама стащила с гвоздя бурку и бросила на камень.

— Вы-то все это видите только сегодня. Вот уже четыре года, как этот надмогильный камень хранится в доме. Омардада готовился к смерти, как к празднику.

— Халун, тебя зовет Омардада! — вбежала в комнату Асият. — Идет доктор!

Рассветало. Омардада дал себя выслушать, но от укола отмахнулся. Он зна́ком подозвал к себе Халун. Она села на ларь. Омардада прерывисто дышал.

— Халун, сообщи сыновьям!

— Беги, Асият, на почту, пошли телеграмму Мажиду и Садулагу! — шепотом распорядилась мама.

Омардада с трудом поднял веки.

— Халун, меня прости, я тебе жить не давал спокойно. — Он положил свою как-то помертвевшую руку на руку жены.

— О чем ты говоришь, Омар? Разве ты обижал меня когда-нибудь? Я тебя недостаточно ценила, хотя всю жизнь гордилась тобою. Мало для тебя делала! Это ты должен меня простить.

— Не все согнувшиеся деревья ломаются, не все заболевшие умирают! — сказала мама. — «Болезнь проникает в дом через дверь, уходит через игольное ушко», — говорят мудрецы. Ты нас не пугай, Омардада! Поправишься. Простудился, когда прокладывал первую борозду…

Омардада посмотрел на нее. Было видно, что он что-то хочет сказать, но не решается.

— Воды с Черного родника! — попросил он, задыхаясь.

Асият, только вернувшаяся с почты, схватила кувшин и исчезла. Омардада посмотрел вверх. Под крышей веранды лепили гнездо ласточки. Омардада попытался приподняться, но не хватило сил. Мама помогла ему.

— Ласточки! Ласточки прилетели! — сказал он с восторгом.

— Да, дорогой Омар, да! Ты же очень любишь их. — Халун положила руку на его голову.

Прибежала Асият. Халун налила воды в любимый глиняный кувшинчик Омардады и склонилась над мужем. Омардада провел побелевшим языком по сухим, потрескавшимся губам и припал к кувшину, но смог сделать только три глотка. На шее у него поднимался и опускался кадык.

— Может быть, ты хочешь чего-нибудь поесть, Омар? — спросила моя мать.

Сперва он отрицательно покачал головой, потом как будто вспомнил о чем-то.

— Меду, — тихо вымолвил он.

Халун мигом принесла мед, покормила Омардаду с ложечки.

— Запах травы и цветов! Поешь тоже, Халун. Пахнет той лужайкой, помнишь, за селом, — он потерял сознание.

В полночь приехали Мажид и Садулаг.

— А где же Маржанат?

— Ее отвели в больницу, — ответил Мажид. — А как отец?

— Отец! — голос Халун дрожал. Она впервые громко зарыдала — при сыне вылилось наружу все, что пряталось в глубине души.

Омардада бредил.

— Халун, принеси ножи, топор и точило… Притащил ли ты, Тажудин, ярмо? Убери со двора плуг… Зерно в земле! Пошли, аллах, дождя…

На рассвете следующего дня Омардады не стало. Глядя на него, я поняла, что в смерти есть что-то величественное. Мудрая голова старика тяжело придавливала подушку. На широкой груди, одна поверх другой, лежали его неутомимые в работе руки, сотни раз налегавшие на плуг, вырастившие колосья из миллионов зерен… Руки цвета земли…