Родом из шестидесятых

И вдруг подумал: вот оно, простое счастье – делаешь дело, а рядом: "У, брось плакать! Никак не завяжешь башмаки. Кот не умеет сам завязывать ботинки, а я должна еще помогать ему. У! Шут с тобой. Папа, с этим котом шут? Ну, ходи так. Шут с ним.

Я готов бесконечно прислушиваться к ее лепетанию. Чистейшая игра, и все всерьез. Какое разнообразие в разных преломлениях слов, видно, это ее саму увлекает. Я был лишен способности выдавать необычные слова.

Внезапно поковыляла на горшок. Приговаривала сама себе:

– Оо, хочу какуунить! Наконец-то, какуню. Я прямо отошла. Как будто сначала вошла в горшок, а потом – вышла.

Как будто инстинктом знала теорию относительности.

Я укладывал в постель Светку, прыгающую и ржущую. Мама кричала:

– Прекрати, не возбуждай ее.

В постели одна ее косичка – заплела мама, торчит из подушки. Она лежала на ухе, слушала, как бьет, шурша в подушку пульс. Неразлучный кот лежал на одеяле.

Вышли с мамой на крылечко, покурили.

– Работы тут! Под яблони селитру полила. Выполола огурчики. Светка не дает шагу отойти. Все время впереди ходит, мешает. Отвлекла ее, выложила из Чуковского все, что знала, та притихла. А Пушкина стала читать – ей скучно, не поняла. Говорит: если царевич был мошкой, то осой – может быть?

Она терлась о мое плечо.

– Как хорошо, что ты мужчина.

Я забывал, что она меня не любит.

– Вставай, папа, маму в город провожать. Ну, вставай же!

Слышу внизу:

– Не застегнешь туфли – не пеняй.

– Я тебе тоже – куклой по голове – не пеняй, ладно?

У нее вдруг обнаружился юмор

– Папа, до свиданья! – нарочито крикнула мама.

Спустился из своей «золотистой комнаты». Натянул штаны. Мама со Светкой уже за калиткой, догнал.

Вышли за калитку, дошли до забора садового кооператива. За забором была канава. Там разный мусор, банки. Света увидела огромные черные галоши, проросшие крапивой, испугалась.

– Эти, галоши, они не цапнут? Они живые?

Светка поковыляла вперед, чтобы я ее не схватил.

– Я в Москву поеду, с мамой. Чего ты, гадкий такой? Ты, папа, неважненький.

Поймал ее у "где собака живет и мед продают».

У железнодорожной станции она ухватилась крепко за мою шею, и не желала слезать.

– Я поезда не боюсь. Не совсем боюсь. Ой, папа, поезд идет!

Мама расцеловала ее и пошла на платформу. Та тревожно:

– А она приедет?

Шли назад, по полю, и я пытался отвлечь ее.

– Давай, ты будешь Мальвиной, а я папой Карло. Мы идем к маме через горы и долы, и дорога идет через райские лужайки и темные грозные леса.

– Вот райская лужайка!

Светка влезла в цветущую неведомыми цветами поляну, словно плывущую в небе.

– Что это? Одуванчик? А это? Сорняк? Папа, сорняк хочешь? Сейчас принесу…

Собирали желтые одуванчики и куриную слепоту. Светка старалась собрать все цветы.

Лежали в траве. Я голой спиной на влажной траве, так, что спина чесалась. Светка прислонилась ко мне, я прикрывал ее от солнца ладонью. Небо грозовой синевы, и края облачков тают.

Еле доволоклись до страшного переезда. Она устала. Я нес ее, касаясь щечки и слыша ее дыхание. Та вдруг увидела калитку, узнала место и забилась.

– Пойдем назад, куда ты! Мы же к маме идем!

– Скоро будет ночь, а в ней могут быть опасные звери. Отдохнем, и снова пойдем к маме. Кстати, тебя Баська ждет.

Пошел, и она, подвывая, увязалась за мной.

Вечернее солнце наводило на мысли, что мы остались одни. Одни в мироздании, и почему-то было одиноко. Я весело смотрел на Свету, чтобы ей не передалась моя тоска. Дома она тискала кота, и внезапно заскучала.

– Не хочу здесь быть. Не играешь со мной. С тобой плохо.

– Это с Веней-то плохо?

– Нет, но ты же один. А я хочу с папой и с мамой. А ты не уедешь сегодня?

Она словно нащупывает границы любви, вне которой ее нет.

– Пап! А что тебе здесь нужно?

– Где?

– Тебе-е здесь. Почему ты хочешь только у меня сидеть, почему не хочешь у других?

– Потому что ты моя дочка.

– Еще раз скажи, непонятно. А почему же мама не сидит около меня?

– Не задавай глупые вопросы. Работает.

– А ты? В отпуске? А я тоже в отпуске, да? В садике не сижу? Очень глупо. Я уже в школе учусь.

Лежит в своем углу и возит пяткой по проолифленной стене. Стало жалко ее, одну в полутьме, на отшибе, и больно почувствовал, ведь, она моя доченька. Стал целовать в гладкую щечку, укладывая в кроватку.

Вышел еще раз в сад ночью, чтобы до конца ощутить одиночество, нюхал маттиолы.

Тьма в саду. В глазах вспыхивают пятна. Над черными изломами яблонь – звезды. Яркое пятно света на листве, такое яркое, что и не разобрать листвы. Что-то зашумело в кустах – мгновенно стянулась кожа головы, и отлило от кожи вглубь тела. Фу, ты, черт, стой, и не улепетывай за дверь! Даже если черная тень покажется. Сам испугался, как в сказке Света.

В постели читал записки Межелайтиса в "Знамени", о человеке "хозяине" над природой. Чепуха. Хозяин красоты – это бессмыслица.

____

Плохая ночь прошла, и мы покатили на велосипеде "Волшебнике" за околицу, который нес нас бережно, как на ладонях. До поезда мамы было еще много времени.