Родословная советского коллектива

Ознакомившись с общиноведческими исследованиями, убеждены: именно «мир» — первоисточник архетипических образцов коммунального поведения, доживших благодаря культурной трансмиссии до эпохи зрелого социализма. Непосредственный контакт представителей разных поколений, когда вечно недовольные младшими старшие настойчиво требуют руководствоваться их личным жизненным опытом, — не единственный инструмент передачи взглядов и привычек. Былины, сказки, притчи, пословицы и поговорки, песни, частушки, религиозные, календарные и иные ритуалы и обычаи также являются прямыми и косвенными средствами регламентации поведения, наследуемыми от предшествующих поколений. Впрочем, пока не время обсуждать общие проблемы историогенеза российского менталитета, а также структуры и динамики коллективной памяти[2-27].

Вернемся к «миру» — термину и феномену. «Миром» со стародавних времен крестьяне называли собрание домохозяев, как правило, мужчин, двумя третями голосов решавших важнейшие проблемы жизни деревенской общины, которая впоследствии и сама стала именоваться миром, задругой, обществом[2-28]. Организационно-экономическим основанием действенности «приговоров» мирского схода служили, во-первых, общая собственность на пашни, луга, леса и иные угодья, на равных правах распределяемые между членами общин, во-вторых, круговая порука — фискальная ответственность всех за недоимки каждого. Прислушаемся к современникам. Риттих: община — прообраз высшей социальной формы справедливости и равенства благодаря обобществлению средств, процесса и результатов производства[2-29], она предохраняет слабых крестьян от голода, нищеты и бездомности за счет объединения сил и ресурсов на основе неотчуждаемости земли[2-30]. Головин: круговая порука «на деле применяется весьма редко, если видеть такое применение в продаже имущества одного хозяина для очистки недоимки другого: добровольно, конечно, ни один мужик не уплатит за соседа. Но в смысле угрозы, как некий дамоклов меч, круговая порука постоянно висит над имуществом каждого исправного домохозяина; она побуждает мир пользоваться дарованным ему правом отнимать у недоимщика часть его земли... или даже вовсе лишать его надела. Благодаря ей, и ей одной, мир имеет право вмешиваться в хозяйство односельчанина»[2-31].

Константин Федорович, полагаем, несколько переоценил значение круговой поруки как решающего фактора общинной жизни. Ее отмена высочайшим повелением 12 марта 1903 г., возложившим ответственность за уплату сборов на каждого отдельного домохозяина, радикальных изменений статуса схода как органа регуляции крестьянского труда и быта не вызвала. Упразднение угрозы лишиться имущества за долги соседа, естественно, сказалось на стратегии сбора налогов, но это лишь одна из функций общины и мира.

Определив последний как «ответственное перед государством коллективное лицо»[2-32], Головин, возможно, счел ее главной. И, видимо, не он один. «Крепостная зависимость от помещиков сменилась кабальной зависимостью от фиска. Назначением крестьянина стало — служить податным животным»[2-33], — метко заметил историк и экономист Б. Б. Веселовский (1880—1954). Согласимся на мгновение с этой в то время молчаливо разделяемой многими саркастической оценкой. Подобная миссия предполагает трудоспособность, а следовательно, прокорм рабочей силы. По данным обстоятельного исследования экономиста-аграрника К. Р. Качоровского (1870 — после 1937), 65 миллионов человек в начале XX в. жили и работали в общинах, сообща владеющих землей, на равных правах предоставляемой в пользование крестьянам[2-34]. Поскольку «общинная земля кормит три четверти нашего крестьянства»[2-35], именно практика ее уравнительных переделов учеником и последователем Качоровского П. Вениаминовым (П. Г. Архангельским) названа «душой» общины[2-36]. Общины, где уравнительное землепользование в какой-либо форме («по душам», «по едокам», по числу рабочих рук в семье и пр.) регулярно практикуется, актор окрестил «живыми». По данным земских переписей 1897—1902 гг., в 35 губерниях Европейской России, где были обследованы почти 74 тысячи общин (3582780 семей, до 22 млн человек) «живых» оказалось 64%, проживало же в них 75% семей, обрабатывавших 83% земли, находящейся в общинном владении[2-37]. В целом на рубеже XIX—XX вв. беспередельное пользование мирской землей осталось лишь в 12% общин, в 86% установились и окрепли уравнительные порядки, причем 19% из них избрали принцип «по едокам»[2-38].