Родословная советского коллектива

Материальное неравенство, аккуратно названное Б. Н. Книповичем (1890—1924) дифференцированностью, — повседневная реальность деревенского быта, не корректируемая приговорами сходов. Они гарантировали лишь равенство прав пользования коллективной собственностью общины. Не более. Была ли эта собственность объектом всеобщей заботы, объединяющей крестьян? Чем-то «нашим», требующим сотрудничества и определяющим сплоченность односельчан? Или ее ценность продиктована прежде всего надеждой на использование в личных целях? «К тому, что составляет предмет владения очень большого числа людей, прилагается наименьшая забота. Люди заботятся всего более о том, что принадлежит лично им; менее заботятся они о том, что является общим, или заботятся в той мере, в какой это касается каждого. Помимо всего прочего, люди проявляют небрежность в расчете на заботу со стороны другого»[2-56], — так Аристотель оценил отношение древних греков к «коллективному добру». «... Те, которые чем-либо владеют и пользуются сообща, ссорятся друг с другом гораздо больше тех, которые имеют частную собственность»[2-57], — интегративный потенциал общности имущества вызывал у философа большие сомнения. Похоже, их разделяют и многие отечественные общиноведы. О чем речь?

Хозяйственные решения деревенского схода в основном регламентировали место, время и содержание работы отдельных домовладений. Большинством голосов «сход решает, где будет луг, где выгон, где пашня, на сколько полей разделять общинную землю; тот же сход постановляет, какой именно хлеб и где сеять, когда начинать покос, сев, жатву и другие работы, к какому сроку должна быть снята трава с луга и хлеб с поля»[2-58]. Предписывались способ обработки земли, например, возможность использовать сенокосилки, количество дней распашки целинных земель, нормы унавоживания наделов, правила пастьбы скота, рубки леса и т. п. [2-59] Надзор за исполнением подобных решений осуществлялся специальными уполномоченными — «полевыми сторожами» с последующим поощрением рачительных и наказанием нерадивых. Запрет нарушать постановления схода распространялся и на хозяйственные дела, требующие совместных усилий общинников: строительство церквей, школ, библиотек, дорог и мостов, плотин, изгородей, осушение полей и лугов, расчистка леса под пахоту, пополнение хлебозапасных магазинов на случай неурожая и других бедствий. Насколько охотно и дружно исполнялись такие дела?

Непосредственный подворный опрос крестьян-домохозяев 5500 селений Московской губернии, проведенный в конце 70-х гг. XIX в. статистиком В. И. Орловым с сотрудниками, привел скрупулезного автора к выводу, что «общей обработки земли, общего скота, общих земледельческих орудий, общих семян, общей жатвы и т. п. не встречается в общинах Московской губернии»[2-60]. Десятилетие спустя, сославшись на привлекшее всеобщее внимание исследование Орлова, неразвитость коллективных форм крестьянского труда отметил Головин[2-61]. Причина, на его взгляд, в том, что «каждый мужик боится переработать, боится, как бы из-за своего усердия он не исполнил часть дела за своего ленивого соседа. Общая артельная работа имела бы, таким образом, несомненным последствием понижение успешности труда до уровня наихудших работников»[2-62]. Возможно, Головин был наслышан о результатах начатых в 1883 г. исследований французского инженера-агротехника Макса Рингельманна, установившего, что тягловая сила мужчин заметно уменьшается с увеличением количества лиц, одновременно тянущих канат. Так, каждый из 5 участников прикладывал на 30% меньше усилий, чем в одиночку, каждый из 8 — на 49%[2-63].

Эта тенденция, названная впоследствии эффектом Рингельманна или социальной леностью, объясняется, в частности, и упомянутым Головиным снижением индивидуальной ответственности при решении коллективных задач, позволяющих затеряться в общей массе[2-64].