Если кратко и сухо: главный вклад Тенниса в социологию, согласно «Социологической энциклопедии», — «открытие двух типов социальных отношений и связей — был развит Э. Дюркгеймом в концепции органической и механической солидарности»[6-15]
. Согласны. Уточним только: репрезентацией первой Теннис считал общину, второй — общество. Причем и первая, и второе трактовались не как реальные объединения, а как категории, характеризующие полярные варианты человеческих взаимосвязей. Общественная связь задана определенной целью, общностная — насыщенной эмоциями жизнью[6-16]. «Семейная жизнь составляет всеобщий базис тех способов жизни, которые свойственны общности»[6-17]. Общность — совокупность «мы», мир единой, общей судьбы, здесь расположенность, память о взаимно доставленных радостях, благодарность, забота[6-18]. Она есть форма родства — общий дом, оберегающая крыша, общее хозяйство, еда, мертвые предки, «общий страх и почитание еще больше сплачивают мирную совместную жизнь и совместное действие»[6-19]. Ощущение близости к общности и соучастия в ее делах могут поддерживаться и на расстоянии, «питаясь одной лишь памятью»[6-20].Примерами реализации идеи общности могут служить трудовые или культовые товарищества-братства. «Предельным и наивысшим выражением, которое способна принять идея общности»[6-21]
, является религиозная община. В содружествах «общность духа под держивается общим трудом или профессией и, стало быть, общей верой»[6-22]. И как предупреждение: «Постоянная близость и частота контактов подразумевают <...> и взаимную поддержку, и утверждение, и взаимное ущемление и отрицание; и лишь до тех пор, пока проявления первых преобладают, такие отношения можно называть отношениями общности»[6-23]. Возможные неравенства статусов членов общности нивелируются ее «воспитывающей волей»[6-24], обеспечивающей консенсус, взаимопонимание. Последнее покоится «на сокровенном знании друг друга в той мере, в какой оно обусловливается непосредственным участием одного существа в жизни другого, склонностью к со-радованию и со-страданию»[6-25].Если «отношения общности» определяются чувством, то «общественные связи» — необходимостью, целью, договором. Здесь «каждый выступает только за себя, а в состоянии повышенной напряженности — и против всех прочих. <...> Каждый запрещает другому прикасаться и приближаться к себе, поскольку это расценивается как проявление враждебности»[6-26]
. «Никто не станет что-либо предпринимать ради другого, никому не придет в голову позволить или подарить другому что бы то ни было, разве что ради ответного позволения или подарка»[6-27]. Такие связи характерны для стирающего индивидуальность города — олицетворения общества, собрания своекорыстных личностей. Для большинства малоимущих отечество оборачивается «разве что «очагом и алтарем» в виде отапливаемой комнаты где-нибудь в верхних этажах или «милой родиной» на камнях уличной мостовой, откуда им открывается зрелище чужого, недостижимого великолепия, тогда как их собственная жизнь... распределяется между тяготами фабричного цеха и удовольствиями трактира»[6-28].Судя по ранее процитированному автобиографическому роману Сорокина, российское малоимущее большинство, довольствующееся теплым ночлегом и трактиром, его симпатиями, мягко говоря, не пользовалось. Но ведь именно оно, а не «благородное, мудрое и созидательное меньшинство» образовывало те «рабоче-социалистические коллективы», которые точно, но опрометчиво были квалифицированы социологом как «знамение времени». А ведь знамением они стали именно потому, что впервые в нашей социальной истории продемонстрировали, причем в массовом порядке, возможность преодолеть непреодолимую противоположность целесообразных общественных и жизненных «общинностных» отношений. Видимо, именно жизненная неприязнь к торжествующим идейным противникам не позволила начитанному Сорокину, сославшись на Тенниса, прийти к этому выводу. А ведь именно чувство страны, воспринятой как родной дом, требующий обустройства собственными руками, и определило психологическое своеобразие социалистических коллективов как социальных институтов нового типа.