Родовое проклятие

– Это – Галка, Шкилева дочка, – пояснили ребята, – только ты не надейся, она ни с кем…

– Поспорим? – предложил Андрей, а сам уже шел сквозь танцующие пары, ловя ее взгляд. Он видел, что недоступная Галка тоже смотрела на него, выделила из толпы, и, словно ждала.

– Потанцуем?

Подняла голову, взглянула и тихо положила ладонь на его плечо.

Андрей увел ее к реке, и они стояли на мосту, на том самом, под который занесло Андрюшку маленького в ледоход, и дед Александр еле успел спасти пацана.

Он обнял ее, скользя пальцами по прохладной ткани платья, опомнился, снял пиджак и набросил ей на плечи, снова притянул к себе. Но она уперлась ладошками ему в грудь и отклонилась насколько возможно.

– Ты чего? – шепнул он.

И тогда она ответила:

– Я не умею целоваться, – и щеки ее отчетливо порозовели в наступающем рассвете.

Они расписались тайно.

Галина в Воронеже поступила в институт и жила в общежитии. Авдотья приехала к ней, навестить. Когда вошла в комнату, увидела на кровати дочери письмо с чужой фамилией.

– Девочки, а Галя теперь в какой комнате живет, – спросила Авдотья у студенток.

– В этой, – сказали девочки, – вот ее кровать.

– А фамилия? – не поняла Авдотья.

– Это теперь ее фамилия. Они с Андреем расписались…

Эшелоны, эшелоны… Мама вспоминает эти эшелоны из ее детства, забитые пленными немцами, направленными на ликвидацию послевоенной разрухи. Много мужчин, в одинаковой форме без погон. Женщины прятали дочерей от греха…. А дед немцев любил, он продолжал работать начальником узла связи, и военнопленные были в его распоряжении. Они тянули линии электропередачи, строили дома, мостили дороги, восстанавливали цементный завод.

Пленный немецкий военврач спас жизнь маминой младшей сестре. У трехлетней Жени было крупозное воспаление легких. Девочка уже никого не узнавала, только хрипела и билась в судорогах. Местная врачиха, вызванная бабушкой, просто посмотрела и накрыла умирающую простыней. «Все», – мол. Дед постоял секунду, взглянул на застывшую жену и подергивающуюся ткань простыни и выбежал опрометью вон из дома. Жили они тогда при радиоузле; до бараков с военнопленными – рукой подать. Через несколько минут дед вернулся с незнакомым немцем.

– Дуся, – обратился дед к жене, – это врач, он поможет.

Немец склонился над ребенком, откинул простыню, прислушался и поднял дрожащее тельце:

– Фрау, вода! Ошень горяч, кипяток!

Бабушка поняла и заметалась по дому.

– Ванна!

Дед притащил детскую оцинкованную ванночку.

– Лей!

Обжигаясь и не чувствуя тяжести бабушка фуганула ведро крутого кипятка в детское корыто. Немец, стоявший все это время рядом с ребенком на руках, неожиданно кинул девочку в самый кипяток; Авдотья успела только крикнуть, как он подхватил ребенка на руки и, раз, опустил второй раз, потом третий! Девочка закричала, за ней мать. Ребенок дышал, судороги прекратились. Только теперь Григорий заплакал.

Немец уложил девочку, укрыл и улыбнулся.

– Карош, фрау, будьет жить.

Ох, и напоили же его!

Потом немец благополучно отбыл в свою Германию, подарив перед отъездом деду огромную белую раковину, рогатую снаружи и с нежным розовым перламутром внутри. Раковина была тяжелой и таинственно-прекрасной, потому что в ее недрах не замолкая шумел древний океан.

– Ей миллион лет! – Хвастал Григорий, картинно гася окурок о край раковины. Он использовал подарок, как пепельницу.

Странно, но факт – раковина разбилась после дедовой смерти.

15

Я в который раз слушаю семейные легенды, пока мой пацан носится где-то с друзьями у озера. Утром я заставляю его подтягиваться на турнике и занимаюсь с ним математикой. Он изо всех сил старается соответствовать. Но, с куда большим удовольствием, я рассказываю ему свои собственные сказки, это когда нас не видит бабушка. Фантазер, он сочиняет для меня лирические стихи и просит, чтобы я написала книжку для всех детей.

– Мама, я буду юристом, или священником…

Надо же, прогресс!

А у отца отпуск. Он взял его, ради меня и теперь мается бездельем.

Несколько лет назад он попытался стать пенсионером. Это случилось как раз во время распада Союза. Из бывших республик побежали, кто куда мог. Мои родители не побежали. Неуда было бежать и не на что. Деньги, скопившиеся у них на книжках, в одночасье исчезли вместе с рухнувшей империей. Успели кое-как отправить в Москву Андрея младшего. Благо Московский Горный институт направил приемную комиссию непосредственно на Комбинат. Скорее всего те, кто направлял комиссию, в свое время диссертации по Комбинату писали и успешно: место богатейшее, самая новая техника, технологии передовые, специалисты – лучшие в стране…

Большинство тех, кто приехал сюда с отцом, давно в России, или в Германии, или на Украине. А кого-то нет, умирают люди.

Родители остались. Остались почти в полном вакууме;

У казахов вспыхнуло национальное самосознание. В столице кричали о государственном языке, а в Уральске казаки секли казахов, в Жезказгане все кому не лень разворовывали комбинат.