«Родственные души» и другие рассказы

Детдом сорок восьмого года был сталинского духа, с суровыми порядками и строгим воспитанием. Врезался в память эпизод: детдомовцы на прогулке, и Санька — вечно голодная, с ноющим животом, — пытаясь обмануть голод, забралась на сугроб, отломила с крыши веранды сосульку. И сосет, и лижет, отбиваясь от голодных конкурентов. Воспитательница приказала бросить ледяное сокровище, но сил исполнить приказ не хватило.

После возвращения группы с прогулки все сели за столики. На столах жидкий суп, морковная котлета с кашей, детдомовская радость — компот. Санька только за ложку, а ей — раз! — и под нос другую тарелку ставят. А в тарелке снег.

— Ешь вдоволь! Учись старших слушаться!

На всю жизнь запомнила эту тарелку со снегом. На воспитателя обиды не держала: она не злая, просто так принято было воспитывать маленьких детдомовцев — в строгости.

А через два года мама вернулась. Худая, стриженая, постаревшая, совсем-совсем седая, обняла дочушку, прижала к сердцу, дрожащими руками протянула воспитателю помятую справку: «Гражданке Евдокии, освободившейся из заключения, разрешается забрать из Олонецкого детского дома дочь Александру, шести лет».

Санька узнала маму: у старушки в лохмотьях были мамины глаза, а в глазах — мамина любовь.

— Мамочка, где же ты была?!

— В тюрьме сидела, доча.

В тюрьме

Евдокия, работящая, справедливая, быстро стала в колхозе бригадиром. Работала бригада ее на совесть. Закончилась посевная, посеяли зерно, осталось полмешка пшеницы. Один из бригады, многодетный сосед Иван, просит-умоляет:

— Сейчас домой приду — детям есть нечего, аж возвращаться не хочется, в голодные глаза детские смотреть... Дай хоть горсточку зерна, детишкам затируху сделаю...

И Дуня насыпала ему в карманы две пригоршни пшеницы.

Пошел сосед домой, да, видать, не в добрый час. По дороге встретил знакомого:

— Иван, дай, что ли, закурить!

Он в карман полез — а оттуда зерно посыпалось.

— Ты где это зерно взял?

— Да вот, Дуняшка дала...

Ну и им дали. Ивану четыре года, Евдокии два. Хорошо, шел сорок девятый. Десять лет назад за то же самое получили бы расстрел с конфискацией имущества, а при смягчающих обстоятельствах лишение свободы на срок не менее десяти лет. И осужденные по этому закону, так называемому «закону о трех колосках», не подлежали амнистии.

А уж как молилась Дуня в лагере за дочку — знает только Царица Небесная. И Пресвятая Богородица помогла, не оставила: доча жива-здорова и мамке ее вернули, что по тем временам случалось нечасто.

Старая сумка

После тюрьмы пришлось переезжать в другую деревню, искать работу: кто же доверит работать в колхозе расхитительнице социалистической собственности?!

Евдокия трудилась в геологоразведке разнорабочей, потом на лесозаготовках лесорубом, потом травму получила, и осталось одно подходящее занятие — легкий труд, уборщицей. Ведра тяжеленные, грязь вывозила тоннами, но, по сравнению с лесорубом,

полегче, конечно, получалось. А было в ту пору ей уже под шестьдесят.

Санька окончила четыре класса сельской школы, а больше классов в этой школе и не было. Нужно отправлять дочу учиться в район — а это для Дуни как нож острый, да в самое сердце. К чужим людям... И оставлять без образования дочушку тоже нельзя, вон она какая смышленая растет — большим человеком станет, может, врачом, может, учительницей...

А тут случилось непредвиденное. Мама ушла на работу, а у дочи каникулы, сама себя развлекает. Нашла в чулане старую дерматиновую сумку, в платок завязанную, развязала, содержимое вытряхнула. Вот справка мамина об освобождении, вот еще бумажки старые... Читает вслух: папа убит, мама умерла, эта мама неродная...

Когда вернулась Дуня, Санька спросила:

— Мам, а ты мне неродная, да?

Так ноги и подкосились. Села на пол, заплакала.

— Мамочка, не плачь, ты мне самая родная! Только вот скажи: есть у меня братья и сестры?

Долго думала Дуня: сказать? нет?

— Есть.

— Мам, а напиши им письмо! Вдруг они меня ищут?!

И Дуня не смогла отказать, не хотела лишить дочу родных людей. Да и о своем возрасте задумалась: Саньке одиннадцать, а ей уже шестьдесят. Случись что, а у дочушки и родных нет... Написала.

И — тут же ответ пришел. Два конверта. Первый — из сельсовета: отец Александры жив-здоров, имеет семью. Второй от отца: «Уважаемая Евдокия, очень благодарен вам за воспитание моей дочери. Я долго искал ее после войны. Алименты платить не смогу, так как работаю в колхозе и денег не получаю. Если вы согласитесь отдать мне мою дочь, я с радостью ее заберу».

Утаить письма у Дуни хитрости не хватило, эх, нехитрая она была да нерасчетливая. Пенсию с дочери погибшего фронтовика тут же сняли, как узнали, что отец жив, а зарплата уборщицы двадцать рублей. Тут уж учиться в район дочу никак не отправить. Что делать?

Ау отца школа-десятилетка... Вот так и случилось, что в жаркий июльский день лошадка увозила Саньку все дальше и дальше от мамы в новую жизнь. Санька радовалась: едет к братьям и сестрам, к родному отцу. Только не знала, не догадывалась — куда едет...

Новая семья