Роковая тайна сестер Бронте

Он протянул руку, она покорно вложила в нее свою. Сколько невыразимой нежности и — одновременно — высокой, благородной чистоты было в этом, казалось бы, совершенно обыкновенном прощальном пожатии!

По завершении столь неожиданного и вместе с тем — столь желанного визита младшая пасторская дочь еще довольно долго пребывала в сильном возбуждении и в полном смятении мыслей и чувств.

Было ли для нее отрадой внезапное появление юного викария в ее тихой обители? Бесспорно! Было ли его присутствие подле нее тайным источником света, благоденствия, тепла? Безусловно!

Что же тогда мешало славной пасторской дочери спокойно наслаждаться столь милостиво дарованным ей счастьем? Какая скрытая печать нещадно точила ее сердце? Вопросы, на которые замутненный грезами рассудок девушки не мог найти ответа.

И тем не менее после сего достопамятного рандеву Энн очень скоро пошла на поправку. Иногда бывает довольно лишь капли живительной влаги, чтобы дать возможность вновь потянуться к лучам бодрящего мягкого солнца, казалось бы, зачахшему в долгой, мучительной засухе молодому побегу. Так происходит и с человеческим сердцем: нагрянувшая в него нечаянная радость заставит тлеющие угольки былых сладостных упований полыхать с новой силой.

Ободренный благоприятной переменой в здоровье мисс Бронте, Уильям Уэйтмен возобновил свои ежедневные визиты в пасторский дом. Молодые люди стали, как бывало прежде, проводить много времени в обществе друг друга. В суровых, заповедных пустошах Гаворта они нашли светлый Оазис, в котором черпали тайную благодать — то высокое чувство, какое каждый из них питал по отношению к другому, но о каковом ни он, ни она не осмеливались обмолвиться вслух.

Правда, по временам Энн невольно улавливала на лице юноши отпечаток скрытой тревоги — выражение, заставившее ее ужаснуться еще при первой беседе наедине. Это несказанно огорчало девушку, нередко становилось причиной ее мучительных раздумий и, в конце концов, превратилось для нее в загадку Сфинкса.

Если не брать в расчет сего досадного обстоятельства, можно сказать, что счастье Энн в этот период было наиболее полным и безмятежным. Она чувствовала себя, словно избранная праведница, священной волею Всевышнего попавшая в Рай.

Но настал день, когда восхитительные райские кущи обернулись для пасторской дочери чудовищным пламенем Преисподней.

Случилось это тихим апрельским вечером, приятная свежесть которого так и манила обитателей гавортского пастората в долгую увлекательную прогулку. Сестры, никак не желавшие упустить столь превосходную возможность, снарядили своего четвероногого любимца Кипера и отправились вместе с ним бродить по суровым холмам, где вечно зеленый вереск и душистая жимолость мирно курили в воздух свои терпкие благовония.

Когда барышни огибали одинокий, как бы отбившийся от гряды своих кряжистых собратьев массивный холм вдоль его отлогих склонов, старшая мисс Бронте вдруг оступилась и упала на ровном месте, ибо впереди нее легла какая-то тень, внезапно загородившая ее близоруким глазам природный свет, еще не рассеянный вечерними сумерками. Позабыв обо всем, Энн тотчас бросилась на помощь сестре, а зоркая Эмили мгновенно различила в этом странном препятствии, возникшем на их пути, очертания человеческой фигуры и, устремив взгляд в ту сторону, откуда ложилась тень, не замедлила обнаружить виновника происшествия — благословенного юного викария Уильяма Уэйтмена собственной персоной. Викарий, по всей видимости, наслаждался первозданным великолепием суровой гавортской природы в гордом одиночестве.

Шарлотта и Эмили быстро сориентировались и, забрав Килера, поспешили под каким-то предлогом оставить влюбленную чету наедине.

Молодой человек, бросив на свою прелестную подругу нежный печальный взор, с отчаянным жаром воскликнул:

— [Стянусь душой, я больше этого не вынесу!

Энн в свою очередь осторожно взглянула на него, по-видимому, ожидая пояснений. Между тем он продолжал, и в каждом его слове звучала невыразимая тоска:

— Но почему? За что роковая Судьба так зло пошутила над нами?!

В прекрасных синих глазах Уильяма Уэйтмена отражалась вселенская скорбь, а несчастная пасторская дочь почувствовала, будто земля разверзается под ее ногами, и ее стремительно поглощает зияющая бездна.

— О, Боже! Как вы побледнели! — воскликнул он обеспокоенно. — Способны ли вы сейчас выслушать то, о чем я так давно собираюсь сказать вам?

— Надеюсь, — тихо ответила девушка, все больше бледнея и изо всех сил стараясь подавить свое волнение.

— Одному Богу известно, как нелегко мне говорить об этом; не знаю даже с чего начать. Я чувствовал, что мне давно следовало бы с вами поделиться: вполне возможно, это помогло бы нам избежать многих проблем и огорчений и лучше понять друг друга с самого начала. Но мне не доставало духу открыть вам правду.

— Какую правду? — спросила Энн, с трудом владея собой.