Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста

Эмиль Юлиус Гумбель, своевольный и крайне самоуверенный еврейский ученый, сделал краткую и непримечательную военную карьеру. Выйдя в отставку в 1915 году по состоянию здоровья, Гумбель провел остаток войны за изучением математики и заигрыванием с антивоенным движением³⁹. В 1921 году Гумбель применил к делу свои пацифистские убеждения, опубликовав короткий памфлет под заголовком «Два года убийств». Бесстрастное заключение гласило: мало того, что сторонники правых совершили на 326 убийств больше, чем левые, но к тому же большинство убийц избегли правосудия⁴⁰. Год спустя Гумбель переиздал свой памфлет под измененным заголовком «Четыре года политических убийств»; в этот раз он дополнил свои расчеты и продемонстрировал 354 политических убийства в правом крыле и лишь 22 в левом⁴¹. «Шесть лет политических убийств» Гумбель так и не опубликовал, хотя для этого нашлось бы достаточно оснований. Та же атмосфера разрушения, что и во время войны, пропитывала первые послевоенные годы. Но это не было простой преемственностью насилия и разрушения. Определенные нюансы касались и преступников, которые в целом стали намного моложе, и врага, которым была уже не Антанта, а коммунисты или даже, в некоторых случаях, евреи. Для крайне правых эти термины стали взаимозаменяемы⁴².

Во время восстания спартакистов немецкая революция вступила в смертоносную фазу. Спартакисты, ворвавшиеся в центр Берлина с пулеметами и артиллерией, ясно демонстрировали насильственные намерения. Но это было лишь начало цикла насилия. В попытке восстановить порядок временное правительство Германии одобрило создание добровольных воинских подразделений, известных как Фрайкор. Затем эти тяжеловооруженные отряды из молодежи и закаленных бойцов отправились громить Берлин, сокрушая спартакистов на своем пути. В конце концов 15 января 1919 года члены Фрайкора захватили Люксембург и Либкнехта и увели их на допрос в отель «Эден». Больше их не видели живыми: Либкнехта убили выстрелом в спину, а тело Люксембург после казни было извлечено из Ландвер-канала. В следующем месяце Курт Эйснер в Мюнхене не избежал той же участи – молодой аристократ-националист застрелил его на улице.

Все три убийства широко осуждались даже людьми вроде Георга Бернхарда, который ранее крайне сурово критиковал революционеров. Не испытывая особого сочувствия к самим жертвам, газета решительно осудила метод их устранения как жест «правосудие толпы»⁴³. Семьи Либкнехта и Люксембург обратились к Зигфриду Вайнбергу и Курту Розенфельду, двум берлинским юристам, для расследования внезапной гибели их родных⁴⁴. Тот факт, что Вайнберг и Розенфельд, так случилось, были евреями, чреват созданием совершенно ложного впечатления о простой дихотомии «преступник – жертва», где немецкие евреи находятся на стороне жертвы, а злобные неистовствующие немецкие правые – на стороне агрессора. Реальность была совершенно иной – в ходе революции в Германии, принимавшей все более насильственный характер, немецкие евреи были и жертвами, и преследователями.

Одним из самых печально известных преступников в этом отношении был Рудольф Липман, или «убийца Липман», как его называла коммунистическая газета «Die Rote Fahne»⁴⁵. Был он или нет на фотографии, всплывшей вскоре после убийства Люксембург и Либкнехта, – убийцы сидят вокруг стола с напитками, словно на вечеринке после работы, – но он явно был причастен к их смерти⁴⁶. Как и его сообщники, Липман сражался на войне, дослужился до лейтенанта, но, в отличие от остальных, он был выходцем из еврейской семьи среднего класса. На организованном самими военными допросе, превратившемся скорее в фарс, Липман признал свою причастность к смерти Либкнехта, сказав, что сделал один выстрел, но лишь потому, что этот «чрезвычайно опасный враг» пытался бежать⁴⁷. Как и остальные ответчики, Липман отделался мягким приговором – шесть недель домашнего ареста. Не слишком взволнованный этими событиями, Липман продолжил воевать на улицах с левыми революционерами, пока весной 1920 года сам не попал под выстрел и не был тяжело ранен в ногу⁴⁸.

Может быть, случай Липмана и был из ряда вон выходящим, но он был отнюдь не единственным среди немецких евреев, вовлеченных в насилие первых послевоенных лет. Бернхард Кан, берлинский предприниматель еврейского происхождения, вспоминал, как ему в то время угрожал другой немецкий еврей. Кан попал под подозрение просто потому, что был хорошим другом Либкнехта. Однажды утром, открыв дверь, Кан столкнулся с группой солдат, которых вел «очень наглый, громогласный и агрессивный сержант-еврей». Он потребовал у Кана денег – или его «чудесная коллекция керамики… [будет] разбита при обыске». Тысячи марок оказалось достаточно, чтобы отправить солдат своей дорогой⁴⁹.