Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста

Обвинение в незаконной наживе на войне, подкрепленное нездоровой дозой антисемитизма, которое присутствовало в слухах о фабрике флагов Мейера, всплыло и в некоторых нападках на Ратенау. Рейнхард Мумм, политик-консерватор и полемист не лучшей репутации, обвинил Ратенау в «диком капитализме», который привел к тому, что Германия оказалась «под контролем евреев»²⁰. Большая часть этого сарказма была направлена на Корпорации военных ресурсов, созданию которых Ратенау содействовал в первые месяцы конфликта. Выступая в Рейхстаге, Вильгельм Брун, низенький и довольно пухлый политик чуть старше пятидесяти, разыграл зрелищную и хорошо отрепетированную политическую пьесу. В разыгрываемых дебатах о деятельности корпорации Брун подчеркивал возраст и предполагаемое жалованье некоторых руководителей этих организаций. После каждого описания соратники Бруна по националистически-консервативной DNVP (Немецкой национальной народной партии) кричали в унисон: «Так как его зовут?». В ответ Брун выкрикивал фамилию с узнаваемым еврейским звучанием: «Мейер через Y!». И спектакль продолжался²¹.

Ратенау и основные еврейские организации полностью опровергали разговоры о спекуляции и изо всех сил защищали Корпорации военных ресурсов. В серьезном исследовании, посвященном этому вопросу, CV вычислило, что лишь 11 % штата корпораций были евреями; тем временем Ратенау резко разъяснил самому Мумму, что Отдел поставок военных ресурсов всегда «дистанцировался от договорных и финансовых вопросов»²². Но в эпоху нестабильности, переворотов и перемен немецкие правые продолжали находить плодородную почву для антисемитских выступлений²³. Людям хотелось возвращения к стабильности довоенного мира, к временам перед войной. Но вместо этого они получили совершенно другую Германию, навсегда измененную потрясениями всеобщей войны. И немецкие евреи, ложно объявленные финансовыми победителями в войне, в результате приняли на себя груз осуждения.

Революция

Разговоры о спекуляции, ходившие по разоренной войной Германии, свидетельствовали о глубоком расколе в немецком обществе. По мере того как война затягивалась, люди все больше разделялись по классовым, религиозным, политическим и региональным признакам. Баварцы обратились против пруссаков, SPD набросилась сама на себя, разбившись на две соперничающие фракции в 1916–1917 годах, а горожане направили свой гнев на землевладельцев за якобы запасенное продовольствие. Немецкие евреи испытали на себе все эти разногласия как немцы, но в то же время пострадали и как евреи – самыми наглядными примерами были растущий антисемитизм и перепись евреев в армии. Революция в Германии намного ухудшила положение дел, еще сильнее разделив и без того разобщенный социум. Немецкие евреи стали основной мишенью обвинений за бурный революционный период, но они и сами были так же разделены, как остальное немецкое общество.

Сама революция всерьез началась в первые дни ноября, когда моряки в Киле запротестовали против планов по отправке их в последнее сражение против британцев – по их мнению, бесполезное. Из этого северогерманского порта уличные демонстрации быстро перекинулись в Гамбург, Кельн, Франкфурт и Мюнхен и достигли Берлина 9 ноября. Кульминация революции произошла в тот же день, когда кайзер был вынужден отречься, и это событие послужило объявлению новой Германской республики. Учитывая, насколько массивные перемены за этим последовали, первая фаза революции прошла относительно мирно. В Берлине Теодор Вольф даже чувствовал себя настолько уверенно, что повел на улицу своих детей, «которым обязательно нужно [было] увидеть революцию»²⁴. Как будто бы падение Гогенцоллернов было просто бесплатным семейным развлечением.

Вольфа явно захлестнули с головой эмоции революции. Эта «величайшая из всех революций», писал он в «Berliner Tageblatt», разнесла в клочья «глубоко укоренившуюся» систему: «Вчера утром все было на месте… Вчера вечером ничего не осталось»²⁵. Но не все немецкие евреи разделяли этот восторг. И дело не столько в том, что немецкие евреи были глубоко преданы кайзеру – хотя некоторые, несомненно, были; скорее дело было в том, что революция, вынудившая его отречься, означала неуверенность в будущем. Макс Либерманн изо всех сил старался спрятать голову в песок. Он бросился в рисование просто чтобы не приходилось «думать обо всех несчастьях»²⁶. «Allgemeine Zeitung des Judentums» лучше выразила опасения общественности, подчеркнув, что впереди ждут «трудные годы, более того, трудные десятилетия»²⁷. Немецкие сионисты оказались перед той же дилеммой, одновременно радуясь падению дискриминирующей системы и опасаясь будущего. «Мы не можем предсказать, каких успехов добьется революция и как будет развиваться дальше», – объясняла сионистская «Jüdische Rundschau»²⁸.