Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста

Несмотря на усиливающиеся призывы запретить въезд евреям, полякам или тем и другим, восточные границы Германии остались открытыми – по крайней мере, в краткосрочной перспективе. Однако реальность на местах разительно отличалась. Немецкие дельцы, желавшие использовать рабочую силу на востоке, часто с большим трудом могли привезти в страну своих новых работников. Как оказалось, одно дело – нанять восточноевропейских евреев, и совсем другое – отправить их работать. История одной маленькой группы еврейских рабочих шла по крайне типичному сценарию. Маннесман, использовавший агентов для найма восточноевропейских рабочих, как и многие немецкие фирмы, набрал евреев и поляков для работы на его сталелитейных заводах в Гельзенкирхене. Однако транспорт, перевозивший их на запад, так и не прошел дальше немецкой границы. Чиновники разрешили полякам продолжать путь, но запретили въезд еврейским рабочим, оставив их в обносках и без гроша по ту сторону границы⁹⁷. Опасения, что на штурм восточных границ Германии вот-вот пойдут не русские, а восточноевропейские евреи, и в самом деле встали между еврейскими рабочими и предприятиями Германии.

Труднее всего немецким евреям было смириться с осознанием, что отношение к еврейским рабочим из Восточной Европы было совсем иным, чем ко всем остальным. Однако сочувствие к судьбе тех оборванцев по ту сторону границы было менее заметно. Даже Берта Паппенгейм, чья Лига еврейских женщин была предназначена для борьбы с антисемитизмом, не могла отделаться от ощущения чуждости восточных евреев. В частной переписке она жаловалась на приток русских евреев в немецкое общество. «Никакой разницы, едешь ли ты в Восточную Европу или Восточная Европа – увы – приходит в Германию»⁹⁸. Слово «увы» выдавало мнение Паппенгейм о восточноевропейских евреях, основанное на понимании непреодолимой пропасти между культурой Германии и Восточной Европы. Многие немецкие евреи, как и Паппенгейм, мечтали об имперских владениях и даже приветствовали продвижение к колониализму на востоке. Однако их не столь воодушевляла ситуация, когда их колониальные подданные угрожали двинуться на запад и привнести свои нравы и обычаи в самое сердце Германии.

V. Радость разрушения

Третьего июня 1916 года атмосфера в промышленном городе Бохум была тревожной. Люди толпились на улицах, на государственных учреждениях развевались национальные флаги, по всему городу звонили колокола. Вечером того же дня рав Мориц Давид, долгое время служивший в Бохуме, обратился к толпе, собравшейся на центральной площади Вильгельмсплатц. Отойдя от привычного сдержанного стиля своих проповедей, Давид заговорил в возвышенных патриотичных выражениях. Он радовался, что Германия нанесла «колоссальный удар молота по английскому дракону, правившему морями», и восхвалял кайзера и адмирала фон Тирпица за военное руководство. «Когда-то была песня “Правь, Британия, морями”», – пошутил Давид, – но отныне и впредь единственный припев – “Германия превыше всего“». Это был именно тот импульс, которого ждала толпа, – в конце речи Давида на улицах грянули националистические песни¹.

Эти эпизоды спровоцировало первое и единственное значительное столкновение на море за всю войну – Ютландское сражение (для немцев – битва при Скагерраке). Для официальных источников это было чистой победой Германии: на дно Северного моря отправилось шесть британских линейных кораблей (и лишь два немецких) – вот почему ликовали в Бохуме и в других городах. Однако, поскольку немецкому Флоту открытого моря предстояло провести остаток войны вновь запертым в порту, сложно говорить о сокрушительной победе. Сама битва была намного страшнее, чем можно было вначале подумать, глядя на праздничные толпы в Бохуме. За менее чем два дня сражения погибло 8 645 человек. Давид не мог этого знать, но среди погибших были и еврейские моряки, служившие как в Британском флоте, так и в Императорских военно-морских силах Германии². В их числе был Карл Вайскопф, судовой врач крейсера «Висбаден». В апреле Вайскопф восторженно писал родным о жизни на море, которая явно была гораздо радостнее, чем необходимость ловить «трамвай в ожидании грошовой работы»; через месяц он и почти весь экипаж судна были мертвы³.

Реакция Давида была симптоматичной для того типа войны, которую сейчас вела Германия. В 1916 году конфликт превратился в жестокую борьбу за выживание, столкнувшую друг с другом не только солдат и современное оружие, а целые общества. В таком контексте гибель более чем 8 500 человек за какие-то часы уже не становилась большим потрясением. Немцы в тылу и на поле боя утратили чувствительность к ужасающим масштабам смерти и разрушения. Дома газетные некрологи, одетые в черное плакальщики и военные похороны стали скорее нормой, чем исключением. Для тех, кто сражался на фронте, смерть также стала полнейшей рутиной. Вспоминая груды тел, усеявшие фронт, еврейский юрист Макс Гиршберг, впоследствии прославившийся своими столкновениями в суде с Гитлером, просто заметил: «Люди привыкают ко всему»⁴.