Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста

Но менее чем через шесть месяцев от этой бравады ничего не осталось; вера в победу Германии, особенно среди солдат, иссякла за лето, и Германия поползла по пути к бесславному поражению. И хотя этот драматичный и внезапный поворот военной удачи Германии сам по себе вызывал растерянность, еще более постыдным поражение сделал тот факт, что к концу войны ни один вражеский солдат не ступил на немецкую почву и сама армия все еще казалась невредимой. Мрачной тенью над немецким народом навис очевидный вопрос: как Германия прошла от эйфории к разгрому меньше чем за год? В конце войны появилось много упрощенных ответов на этот сложнейший из вопросов. Но семена, из которых взошли эти мифы, были посеяны намного раньше – среди всплеска эйфории в 1918 году.

Зима тревоги

Среди нескольких опасных распространенных мнений, наблюдавшихся во второй половине конфликта, было и следующее: шансы Германии на победу пропорциональны усилиям ее граждан, вложенным в нее. Согласно этому убеждению, успешный исход войны был в руках самого немецкого народа. Вначале Гинденбург и Людендорф инициировали масштабные пропагандистские программы, предназначенные для поднятия боевого духа войск, но опаснее оказалась ситуация в тылу. Ведь если победы добиться не удалось, в наличии были готовые виновники – в облике немцев, оставшихся дома. В этих пропагандистских кампаниях, будь то графические плакаты Луи Оппенгейма или кампании за облигации военного займа Морица Давида, значительную роль играли немецкие евреи. В Берлине Рахель Штраус также призвали исполнить свой долг. Говоря с позиции врача, она авторитетно разъясняла, как прожить на военном рационе. «Нам приходилось объяснять домохозяйкам, – вспоминала она, – что в мирное время люди ели слишком много, а потому организм может выжить при намного меньшем количестве».

Оказалось очень сложно убедить какую-нибудь истощенную семью, что их голодные боли происходят от довоенного обжорства, а не военного голода. Как признавала сама Штраус, большинство людей уже знали, что «осмысленнее поехать за город [в поисках пищи], чем слушать нас»⁴. Хотя пропагандистская деятельность Штраус, возможно, имела мало шансов на успех, она усилила представление, что население с твердой волей и высокой мотивацией может повлиять на исход войны. И потому власти были еще более шокированы тем, что вместо демонстрации ожидаемой самодисциплины многие горожане открыто выменивали товары на черном рынке или попросту добывали еду везде, где могли найти. Когда на главном железнодорожном вокзале Мюнхена полицейский попытался арестовать мужчину с подозрительным пакетом еды, толпа обратилась против стража порядка, позволив контрабандисту убежать. «Ловите крупных дельцов черного рынка, – кричали они, – и оставьте в покое простых людей»⁵.

Именно на этом фоне социального раздора и слабеющей государственной власти Германия пережила худший кризис общественного порядка за время войны. 28 января 200 000 рабочих в Берлине отложили инструменты, требуя «большей и лучшей еды», мира и демократических реформ. В последующие дни еще тысячи мужчин и женщин объявили забастовку в столице, в остальной Германии наблюдалась та же картина – рабочие в основных промышленных центрах страны покидали заводы и выходили на улицы. По статистике, всего к забастовочному движению присоединилось около миллиона человек, привлеченных основными требованиями: демократизация, пища и роль рабочих в мирных переговорах. Среди лидеров забастовок весьма выделялись немецкие евреи. В Берлине Гуго Гаазе, воодушевленно назвавший январскую забастовку «одним из величайших событий в истории рабочего класса», заседал в агитационном комитете, а южнее, в Мюнхене, еще один политик из USPD Курт Эйснер руководил собственным забастовочным движением. Опасаясь повторения недавнего большевистского восстания в России, власти быстро приняли меры для прекращения забастовки, арестовав многих рабочих и отправив их на фронт. Сам Эйснер был задержан и заключен в тюрьму до конца войны⁶.