Роковой подарок

Он весь приник к ней и, кажется, умер, но оказалось, что ещё не умер, сердце сотрясалось пуще прежнего, грохотало в ушах, и везде жгло, кажется, даже в кончиках пальцев.

Она была такая знакомая и одновременно совершенно новая, тоненькая, гладкая, лёгкая. Она двигалась и обнимала его словно в неистовстве, и он ещё успел подумать – без неё его нет и не может быть, они возможны только вдвоём.

Только так. Только так.

Кажется, ночь наступила, потому что вдруг стало темно. Потом засверкали какие-то молнии, и больше он ничего не помнил.

– Павлуш, – сказала Машка тихо-тихо, – как я тебя люблю.

Он разлепил глаза.

Перед ним были Машкина щека и растрёпанные рыжие волосы.

Он вытянул очень тяжёлую, налитую свинцом руку и погладил рыжие волны на дощатом полу.

– Машка, – промычал он. – Машка-Мышка.

И они замолчали.

Снаружи явно что-то происходило, слышались какие-то звуки, шуршание и всхлипы, но их все это не касалось.

Они были вдвоём.

Наконец-то.

– Машка, я никогда тебя не оставлю. Прости меня за то, что я наговорил.

– Ты ничего и не наговорил. Просто мы… растерялись.

– Это точно.

– Пойдём домой, Павлуш. Только там, кажется, дождь…

Павел сел, помотал головой в попытке начать соображать и посмотрел по сторонам.

Дождь в самом деле шуршал по крыше лодочного сарая, было сумрачно и холодно.

Он поднялся и осторожно приоткрыл дверь.

Которосль была вся косматая, свинцовая, в султанах брызг и мелкой ряби.

– Машка, это не дождь, а град!

Он подставил ладонь, на которую тотчас же упал ледяной шарик.

– Смотри!

Маша смотрела на него во все глаза, отчего-то нисколько не стесняясь – она так стеснялась его в первый раз, когда только увидела! А сейчас он нравился ей – просто ужасно. Худой, высокий, длинные поджарые ноги, тонкие руки, волосы отросли – ей казалось, что он самый красивый человек на свете.

Он принёс в ладони градину и сунул ей под нос.

Она покатала горошину, как драгоценный камень.

– Рита говорит, дождь всегда к счастью. Очень хорошо, когда что-то происходит… в дождь. Слышишь, Павлуш?

Он кивнул и стал одеваться, смешно путаясь в тряпках.

Маша подождала, пока растает шарик, и тоже принялась одеваться.

– Машка, ты правда забудь всё, что я говорил. Я совсем не это хотел сказать! Мне нужно поговорить с тобой… просто я виноват…

И понял, что не сможет признаться.

Она смотрела на него, и у него словно обручем сдавило сначала сердце, а потом горло.

– Давай так решим, – прохрипел он. – Я завтра к тебе приду. Ты только маму предупреди!

– Павлуш, давай лучше прямо сейчас.

– Нет, – отрезал он. – Прямо сейчас нельзя. Завтра вечером. Я тебе позвоню, и ты меня встретишь.

– У тебя же телефон всё время выключен!

– Я включу, чтоб позвонить.

Он храбрился: нельзя, чтобы она поняла, как он виноват и как ему страшно!

– Поняла?

Машка кивнула.

Он натянул ей на рыжие волосы капюшон толстовки, погладил и поцеловал изо всех сил – попрощался.

– Беги!

И она побежала под дождём, а он остался в лодочном сарае.

Алекс хмуро смотрел в стол.

Маня была растеряна до крайности.

Анна Иосифовна злилась.

Это никуда не годится. Злость – плохой советчик и проводник. Нужно отвлечься, прийти в разумное, доброжелательное, спокойное состояние.

В первый раз за долгие годы Анне приходилось уговаривать себя. Её это удивляло и злило ещё больше.

– Манечка, – начала она, и собственный тон показался ей фальшивым. – Может быть, выпьем шампанского?

– Лучше водки, – тут же сказал великий писатель Александр Шан-Гирей, и Анна с ним согласилась, тоже от злости:

– К русскому столу, разумеется, лучше водки. Попросите, Алекс, душа моя.

Маня никак не могла собраться с мыслями.

…Алекс?! Здесь, в Беловодске?! Анна Иосифовна каким-то чудом притащила его сюда! Зачем?! Что она выдумала?!

– Алекс, – вдруг пробасила Маня, – как твои дела? Сто лет тебя не видела.

Это было глупо, глупо, но она на самом деле не знала, как себя вести с ним.

– Если бы ты время от времени наезжала домой, то смогла бы видеть меня чаще, – тут же отозвался Алекс и окликнул официанта: – Любезный! Любезный, принесите нам водки!

Пока церемонились с выбором сорта, количеством и температурой – Анна Иосифовна принимала активное участие в церемониях, и Мане показалось, что она тоже растеряна, – писательница Покровская немного справилась с собой.

…Как давно она его не видела, правда, сто лет! Нет, конечно, они виделись перед её отъездом в заповедник и, кажется, в прошлом месяце, когда она возвратилась из Питера, но почти не разговаривали и за столом не сидели.

Маня рассматривала его исподтишка.

Он похудел, ввалились и без того впалые щеки. Пальцы постоянно что-то теребят, то вилку, то салфетку, то зажигалку. Под глазами чернота, не спит, должно быть, совсем. Зато кудри и ресницы по-прежнему хороши. Маня часто думала, что это несправедливо! Такие локоны и ресницы должны были барышне достаться, а достались писателю!

– Как ты живешь, Маня? Надеюсь, хорошо?

– Я стараюсь, Алекс.

– Может, перестать стараться?

– Почему?

– Потому что из стараний ничего не выходит.

Маня посмотрела ему прямо в глаза. Он отвёл взгляд.

Анна Иосифовна молчала, словно её тут не было.