Роковой портрет

Прямой вопрос Гольбейн задать не решался. Он боялся гнева, который бестактность могла зажечь в ее глазах. Он чувствовал: Мег не любит лишних вопросов. Но когда ее портрет начал принимать очертания, Ганс Гольбейн все-таки сделал осторожную попытку.

— Знаете, — сказал он, стоя к ней спиной и размешивая краску, — больше десяти лет назад в Базеле издали мой рисунок Джона Клемента.

— Вы уже говорили об этом, — с готовностью ответила она; и он с упавшим сердцем отметил, как загорелись ее глаза при упоминании ненавистного ему имени.

— Так вот, выяснилось, что это был не он, — смущенно продолжил Гольбейн. — Ваш отец мне все объяснил. Но тогда я думал, что это он. Понимаете, я рисовал фронтиспис к базельскому изданию «Утопии».

Теперь он полностью владел ее вниманием.

Весь свой первый день в Челси Гольбейн думал, имеет ли этот (взрослый) Джон Клемент какое-то отношение к тому (молодому), которого он рисовал по просьбе Эразма десять лет назад, когда выходила «Утопия». Книга Мора продавалась так хорошо, что ее решил издать Иоганн Фробен. Эразм наладил отношения Мора с базельскими издателями и получил его разрешение. Забавную историю якобы рассказывал моряк, больше всего на свете любивший повествовать о своих приключениях. Он описал Утопию — совершенное общество — Мору, его реальному другу Питеру Гиллесу и Джону Клементу, названному автором «puer meus»[10].

— Поэтому я, естественно, нарисовал мальчика с длинными волосами. От силы лет пятнадцати. Где-то он у меня здесь. — Гольбейн беспомощно кивнул на разрастающийся хаос из рисунков, картин, предметов, удивившись на секунду еле заметной улыбке на лице Мег Джиггз. — А теперь я увидел настоящего Джона Клемента. Он не так уж и молод — в отцы мне годится! И растерялся. Решил, будто запорол ту работу. Думал, ваш отец прибьет меня на месте как плохого художника, ха-ха!

Заметив неуверенность мастера, Мег улыбнулась уже ласково.

— Это всего лишь оборот речи, мастер Ганс, — мягко сказала она. — Отец имел в виду, что Джон Клемент — его протеже, а не возраст. Мастер Джон служил его секретарем во время посольства на континент, когда отец писал «Утопию». Но вы не могли этого знать и, нарисовав мальчика над словами «puer meus», были совершенно правы. Никто не собирается вас в этом винить.

Мег хотела его успокоить, и он был ей благодарен за доброе отношение, хоть мисс Джиггз так и не ответила на его незаданный вопрос — что же она думает о Джоне Клементе?

— Да, — настойчивее продолжил Гольбейн, — то же самое сказал ваш отец, когда я спросил его. Он очень любезен. Но мне все равно как-то не по себе. Я был настолько уверен, что Эразм велел мне нарисовать мальчика…

Ее ответа Ганс Гольбейн не услышал. Не изменив позы, она вжалась в стул и с блаженной улыбкой о чем-то задумалась.

— Ты просто цветешь, Мег, — начала Маргарита Ропер. — Это, должно быть, твои прогулки. Ты бываешь на солнце. Ну буквально сияешь.

Маргарита повернулась за подтверждением к Цецилии, сидевшей с ней рядом на кровати, но та только слабо улыбнулась.

— Это оттого, что ты всю неделю провела у моей кровати, а я зеленее травы. Любой в сравнении со мной покажется сияющим, — сказала она Маргарите.

Я пристроилась у кровати и делала им имбирный чай. Это уже вошло в привычку. Цецилия с любопытством посмотрела на меня. Не такая сообразительная и добрая, как Маргарита, она лишь после ее замечания присмотрелась ко мне.

— Хотя верно. Она права! У тебя исчез этот холодный взгляд, который был всю зиму. Да, действительно… у тебя даже ноздри не затрепетали на меня ни разу за последние дни… — Она подмигнула.

Я вытаращила глаза.

— Что значит «ноздри не затрепетали»? — вскинулась я, подозревая насмешку.

Они переглянулись и захихикали. Две темные головки напоминали щенков на подушках. Обе тряслись от смеха.

— …А вот сейчас опять затрепетали, — сказала Цецилия. — Смотри. — Она надулась, вздернула голову, выпятила губы и так широко раздула ноздри, что побелел кончик носа. — Ты всегда так делаешь, когда злишься. — Она снова приняла обычное выражение лица и засмеялась. — Ты не знала?

— Ты надувалась так всякий раз, когда мы пытались тебя с кем-нибудь познакомить на свадьбе, — подтвердила Маргарита. — То один кандидат в мужья, то другой — все замерзали от твоих взглядов. Неужели не помнишь?

Я в изумлении покачала головой. Я узнала себя в Цецилии. Она действительно здорово меня показала. Ладно, но я и понятия не имела, что со стороны кажусь такой мерзкой недотрогой. А из всех бесконечных зимних праздников я помнила только, как меня хитроумно сводили с кучей скучных молодых людей. Даже те, что стенки подпирают, в здравом рассудке не пустились бы с ними в разговоры. При первой же возможности я вежливо извинялась и старалась улизнуть. Мне и в голову не приходило, что Маргарита и Цецилия пытались таким образом подыскать мне мужа среди своих новых родственников. И сейчас, прежде чем ответить, мне оказалось не так-то просто смирить гордость. Но я все-таки улыбнулась и скорчила покаянную гримасу.