Роковой сон Спящей красавицы

Каждый раз перед спектаклем, стоя в кулисе, Вера быстро крестилась и, как молитву, шептала слова благодарности сцене:

– Люблю тебя, моя кормилица. Спасибо.

Другие танцовщицы тоже крестились, но над Глуховой все же посмеивались, называли Суеверкой, пусть и не в открытую. В корде она пользовалась большим авторитетом.

– Мы – всегда нарасхват! – с гордостью говорила она. – Без нас в балете, как в опере без хора, – ни-куда! Это солистку могут в план не поставить, на гастроли не взять, а кордебалет был, есть и будет! Хотя ты у нас, Ливнева, судя по всему, птица залетная… – обводя Варю опытным взглядом, прибавляла Вера, по характеру она была незлой, просто за время работы огрубела, «закалилась в боях». Театр – вечный бой, конфликт интересов, житейских, сиюминутных настроений, симпатий и антипатий, это ссоры, интриги, романы, бурные разрывы…

– Помню, как-то раз, сто лет назад дело было, мы танцевали, кажется, в «Спартаке», а спектакль совпал со Страстной пятницей. Так вот, после первого акта только пошел занавес, с колосников на сцену рухнула какая-то часть декорации, тяжелющая такая хреновина! Чудо, что меня не задело. Я в полуметре стояла! – рассказывала Варваре Глухова. – Предупреждение мне было, понимаешь? С тех пор я всегда в Страстную отгулы беру. Раньше-то в пост театры вообще закрывали. – Обычно она травила свои истории во время длинных переходов из гримерки на сцену.

После ремонта женский кордебалет помещался на седьмом этаже, а сцена – на втором, во время спектакля лифтом пользоваться запрещалось. Так что «маленьким лебедям» приходилось летать самостоятельно.

– А в опере тоже свои феньки. Один баритон при мне, мы половецкие в «Князе Игоре» репетировали, взял партитуру, сунул себе под жопу и уселся на сцену. На удачу! Кстати, оперные примы за спектакль получают чуть не в два раза больше наших! У них небось скулы сводит от зависти! – Тут Вера мечтательно закатила глаза. – Был у меня один тенор, сладкий такой…

Она давно приметила, что Варвара – не из болтливых и, выбрав ее конфидентом, с удовольствием делилась подробностями своей богатейшей личной жизни. Глухова была замужем третий раз, нынешний муж был намного ее моложе, но это нисколько не мешало ей иметь любовников.

– И приятно, и полезно.

– В смысле здоровья? – спросила Варя и покраснела.

– В смысле семейного достатка. На нашу зарплату не больно-то разгуляешься. А ты чего, так и будешь на скамейке запасных сидеть? Эх, целина, непаханое поле. И где только таких ростят! Живи, Ливнева, пока молодая, а то ведь это быстро проходит.

Но жизнь Варя понимала по-своему. Ее мир ограничивался театром, а то, что находилось за пределами театра, ее просто не интересовало. Она жила подобно гусенице, завернувшейся в кокон, лишь на сцене превращалась в чудесную бабочку. Гигантская, шумная, бурлящая столица ее пугала. Варвара по-прежнему плохо знала город, совсем не ориентировалась. Для нее мегаполис ограничивался двумя знакомыми районами: Театральная площадь и Фрунзенская набережная, там находилась хореографическая академия. Там же, поступив в театр, Варя сняла комнату в коммуналке.

– Гостей по ночам не водить! – предупредила ее хозяйка.

Да какие там гости! Пару раз приезжала мама. Других же визитеров не было – Варвара трудно сходилась с людьми. От прошлой пермской жизни осталась одна подруга Настя, та самая, с платьем Снежинки. В столице же Варя приятельницами не обзавелась, тем более приятелями.

Мужчин она сторонилась, побаивалась, видя в них угрозу своей балетной карьере, и потом никто по-настоящему ей не нравился. А они меж тем с каждым годом все заметнее проявляли к ней интерес. Причем это были, как правило, мужчины старше ее по возрасту, с положением.

Однако любые попытки ухаживания Ливнева пресекала на корню. Стоило кому-то только заикнуться о походе в ресторан, клуб или загородной прогулке, как она тотчас придумывала железную причину, чтоб никуда не идти. Отказывала вежливо, деликатно, чтоб не обидеть. Так же деликатно возвращала подарки. «Дорогой подарок обязывает, – звучал в голове голос Риты Васильевны. – Сперва возьмешь, а как потом отдариваться будешь?»

Букет цветов – это единственное, что Варя считала возможным принять от поклонника. Только букет и не более.

– Ну, ты, блин, и Неточка!.. – больше цензурных слов у Глуховой для Варвары не нашлось.

Однажды на спектакле, когда они обе стояли в виллисах во втором акте «Жизели», у Вари отстегнулась серьга. Маленький золотой шарик, подарок отца, упал и покатился по сцене, залитой сумеречным голубоватым светом… Искать? Нарушить синхронность танцевального рисунка? Нет! Такое ей даже в голову не могло прийти! Любимый золотой шарик пропал навсегда. Варя ойкнула, голос ее утонул в барабанном грохоте пуантов.

Как только белые шопеновские пачки виллис, вспыхнув холодным светом, скрылись в правой кулисе, к Варе тотчас подлетела Глухова:

– Серьгу потеряла? На сцене? Ух ты! Не переживай! Очень хороший знак! – переведя дыхание, быстро выпалила она. – Потеряла Сережку – найдешь Алешку!

– Зачем он мне сдался, этот ваш Алешка! – всхлипнула Варя.