Роман без героя

– У тебя, гнида, толстая, как я посмотрю! – гневливо взорвался Петр Ефимович, брызгая слюной в парня. – Ты, сучонок подкулачный, зачем приказ мой нарушил? Тебе начштаба говорил про наш справедливый партизанский трибунал и смерть?

Клим молчал, глядя себе под ноги.

– Говорил, ась?

– Ну, говорил… – тихо ответил Захаров. – Только, товарищ командир, надоело бояться. Под Москвой харю им начистили, а мы должны добавить. Вот и выкурим чужаков и из нашего угла.

– Ишь, как ты заговорил, паскуда! – набросился на него с кулаками Петр Ефимович. – А я вот тебе щас харю начищу…

Командира остановил Григорий Петрович. Он подозвал к себе почти двухметрового Бульбу. Коротко приказал:

– Клима Захарова под арест. Оружие забрать. Партизанский справедливый суд судьбу предателя решит.

– Да какой же я, товарищ комиссара, предатель?.. – взмолился Захаров, чувствуя, как сгустились у него тучи над головой. – Партизаны мы или от врага хоронимся в Пустошь Корени?

– Разговорчики! – прикрикнул на арестованного Тарас. – Под замок?

– Под замок и бревном припереть. Што бы не убёг!.. – добавил командир. Петр Ефимович задумчиво посмотрел на меня, будто что-то вспоминая, потом сказал:

– Да, доктор… Допросил эту немецкую морду и почитай его корреспонденцию. Дюже интересно нам, о чем там фрицы в свою фатерлянд про войну и нашу Россеюшку пишут.

После короткого допроса пленного я выяснил, что он – ефрейтор фельдегерской службы сто второго полка дивизии «Райх». Один взвод полка расквартирован в селе Хлынино, что недалеко от Слободы. Туда они доставили точно такой же пакет из штаба (запечатанный сургучом, что находился вместе с полевой немецкой почтой), а с собой забрали солдатские письма хлынинского взвода, адресованные в Германию. Еще три таких же штабных пакета они передали командирам подразделений, стоящих в окрестных селах Краснотырского района.

В пакете был приказ о начале карательной операции «Белый медведь» с целью полного уничтожения разрозненных групп местных партизан. Хлынинскому взводу, как подтвердил пленный, было приказано жечь дома слободчан, поддерживавших продовольствием партизанские группы и «лиц, чьи родственники находятся в партизанских бандах». Это, по мнению немецкого начальства, должно было заставить партизан прекратить свои бандитские вылазки и рейды на оккупированную территорию и с повинной явиться в местную жандармерию.

Петр Ефимович заставил меня перевести ему письма немецких солдат. Особенно заинтересовался одним. Какой-то унтер-офицер Дитер писал своим родным в Танненберг, подробно описывалась казнь «русского матроса-партизана». Этот неизвестный нам немец писал, что «лесного бандита повесили на очень красивом русском дереве – березе». «Не понимаю этих русских, – заключал он свое послание. – Русские – очень упрямая и недисциплинированная ни в каких отношениях нация. Даже поляки по сравнению с русскими – почти ангелы, хотя, если сказать честно, то свиньи. Но тут, в заснеженной России, местные жители ненавидят нас, своих освободителей. Правда, есть небольшой отряд полицаев, выполняющих всю грязную работу войны, но ты, отец, старый вояка, учил меня: предателям доверять нельзя. Эти головорезы крайне ненадежны и с удовольствием при случае воткнут нож в спину. Мне, выросшему в добропорядочной бюргерской семье, жаль только трудолюбивых крестьян. Удивительно, но даже большевики не отбили у них охоту и талант к земле. Но и в их глазах я часто читаю ненависть. Наверное, есть за что и этим труженикам не любить нас… Днем мы их грабим, поедая последних кур, яйца, и т.д., а ночью – партизаны. Причем, партизаны нас в основном не трогают. Грабят своих. И они – это для меня удивительно втройне – не ропщут на свою незавидную судьбу. Как они здесь выживут – одному Богу известно».

– Так про матроса – это про Ваську Разуваева! – воскликнул командир. – Березы им наши нравятся? – Он повернулся к партизанам, слушавшим мой перевод. – А ну, хлопцы, заломите к земле вон тех красавиц… Что потолще! Веревками макушки к земле пригните.

Перепуганный насмерть пленный почтальон сначала ничего не мог понять. Когда наконец осознал, ЧТО с ним хотят сделать, стал плакать и упал на колени. Всё протягивал ко мне руки в мольбе о пощаде и повторял, что он простой армейский почтальон, что он за всю войну ни разу не выстркелил из карабина…

Я уже не переводил – было все равно бесполезно. Петр Ефимович бы его не простил после такого письма.

Его подвели к пригнутым целым взводом березам, привязали путами к макушкам…

– Как я махну рукой, – сказал командир, – макушки отпускайте!

Деревья разом отпустили – в стороны полетели разодранные части его тела. Кровью забрызгало лицо командира и комиссара, досталось и мне, и.о. начштаба.

– Так, – не теряя присутствия духа, сказал Петр Ефимович. – Тащите большой чурбак сюда! Для трибунала. Климку будем судить за демаскирование дислокации отряда «Мститель».

Пошли за Захаровым, привели его бледного, но не перепуганного.

– Ишь ты, – усмехнулся Петр Ефимович. – Даже перед смертью форс держит.

И он сделал шаг к Климу, заглядывая ему в глаза.