Роман без названия. Том 2

И поэтому тут человек, что уважал себя, не мог иметь друзей, не мог приобрести никого, потому что не хотел принадлежать ни к одному обществу, не вписался ни в один цех, заблуждения и ошибки которого солидарно принимая на свои плечи, обязывался их защищать. Тот и этот выступал против него, видя, что некому его защищать, а так как Станислав разнообразием трудов многим мешал, многие также разными способами отзывалось против него. Даже там, где поставил первый шаг, где был во главе и отворил ворота усилиям подражателей, старались о нём забыть, зная, что о своих правах он упомянать не будет.

Материальная сторона этой жизни, сложенной из мелких и постоянных пыток и вечной работы, не была также достойна зависти; она не раз сталкивалась с нуждой, и в комнате работника не хватало порой гроша на хлеб насущный. Но он сносил это легко и с улыбкой, отдавая из двух костюмов менее нужный, с резигнацией Диогена, отбрасывающего чарку в убеждении, что ладонь её заменит. Издатели постепенно делали деньги, спекулируя на его сочинениях, но когда ему выдавалось немного выше потребовать цену, которая бы в другом месте была чуть больше зарплаты копииста, возмущались, кричали на жадность.

– Как можно требовать за это деньги, – отзывались они с запалом, – такие огромные деньги, по несколько сотен золотых, по тысячи за том, например! Это ужасно! Это обдираловка!

И начинали доказывать, что теряют, что много теряют, что жертвуют, а, теряя так, постепенно делали наследства, складывали деньги в банках, когда тем, которым щедрей платили то бумагой, то их собственными трудами, выставленными в счетах по цене издательства, часто были без ботинок, если ботинки нужно было купить из заработанных денег.

У одного только Базилевича было хорошо, потому что человек этот так же был создан не на посланника мысли, но на торговца. Постоянно издавал что-то с помощью подписных изданий, раздавал билеты, принимался издавать чужие сочинения, и наконец начал без шутки подумывать о создании торговли, когда ему вдовка и её приданое улыбнулись в самую пору. А так как его спекуляции осквернялись магазином и евреем, забросил их для ухаживаний. Барон Холлар был наконец выпровожден холодностью, а Базилевич формально принят, назначили даже день свадьбы.

Только в канун этого торжественного дня осчастливленный литератор вспомнил давнего коллегу Шарского и решил помириться с ним. Были забыты все давние травмы, и Базилевич на сильное настояние любопытной вдовы ввёл бы его в дом раньше, если бы в нём не боялся соперника. Пани Лидская постоянно на это настойчиво напрашивалась – Базилевич отговаривался то отсутствием, то чудачеством и дикостью поэта.

Вечером в преддверии свадьбы он пришёл на Заречье в тихий домик Станислава, с той своей обычной шумной миной, и прямо протянул руку Шарскому.

– Ну, – сказал он, – давний коллега, время нам снова сблизиться друг с другом. Я завтра женюсь. Хочу, чтобы ты был свидетелем моего счастья.

– Я?

– Да, прошу тебя о дружбе, в этом ты мне отказать не можешь.

Станислав немного смешался.

– А! – сказал он наивно. – Ведь там будет нужен фрак… а я…

– Как это? У тебя нет фрака?

– Фрак поехал к еврею… остальная одежда очень повседневная.

– О! Эти издатели! – декламируя, прикрикнул Базилевич. – Как это может быть, чтобы ты был в такой нужде! Они, должно быть, тебя обманывают, или тратишь, пожалуй, каким-нибудь таинственным образом.

– Ни то, ни другое, – ответил Шарский спокойно, – платят мне кое-как; но чем же есть заработанные тяжёлым трудом пару тысяч, три тысячи золотых? Едва на жизнь хватает! А книжки, а журналы, а потребности души во сто крат более необходимые, чем потребности тела.

– А! У тебя, я вижу, страсть к книгам, это приводит к краху. Подожди-ка, когда я женюсь, с капиталом моей жены начну издавать книги и не позволю, чтобы ты издавался в другом месте. Прибыль пойдёт по половине на нас обоих… Но, тем временем, что сделаешь с фраком?

– Достану его где-нибудь на свете, – сказал Станислав, – евреи такие услужливые! Но, ба! Ведь и шляпа будет нужна?

– И белые перчатки.

– И плащ!

Шарский повесил голову.

– Я бы тебе его охотно одолжил, но меня эта свадьба так высасала…

– Благодарю тебя, я найду себе что нужно.

Базилевич, точно они никогда не расставались друг с другом с неприязнью, наговорившись в своей любви, счастье, о гении наречёной, о её капиталах, наконец вышел, хлопнув дверью. Шарский ему всё простил за это доказательство памяти и дружбы и занялся экипировкой. На завтра фрак и что нужно было для фрака нашлось с помощью еврея, который оставшиеся экземпляры какого-то труда забрал с уступкой восьмидесяти процентов, давая двадцать за сто кулфонами и потёртой монетой.

Вечером Станислав ехал с молодой парой, не узнав ещё наречёной, на Антокол, потому что венчание должно было состояться у Св. Петра. Только при высадки он поглядел на лишённую свежести вдову, которая в белом платье казалась ещё более жёлтой и чёрной, чем в ежедневном чёрном шлафроке.