Роман Флобера

Мой друг, еще с институтских, чуть было не сказал – довоенных, времен, Гришка Лоськов давно страдал явным раздвоением личности. В свое время по вечерам на всех пьянках он считал себя потомственным русаком, из донских казаков. Истово крестился, залихватски мотал чубом и, пристукивая ногой, пел невпопад, но очень задорно: «Скакал казак через долину, через маньчжурские края…» Но при этом он днем работал в пресс-службе еврейского посольства, ходил на курсы иврита и собирался эмигрировать в Израиль. Правда, все это происходило лет десять – пятнадцать назад. После того как он окопался у налоговиков, мысли о перемещении на историческую родину отвяли сами собой. Кстати, именно по его протекции я и стал тогда, в молодости, почетным евреем и узником Сиона! Это он завел меня в синагогу!

– Погода шепчет – займи, но выпей, – ворчливо продолжил разговор я, хотя, конечно, был рад его слышать. Даже в такую рань. Это как телеграмма из прошлой жизни.

– Ну, собственно, и я об этом! – радостно заорал Гришка. – Там, в парке, ну, в «Сокольниках» и хряпнем. Потом встанем на лыжи и будем любоваться красотами зимнего леса! Короче, надевай кальсоны на меху, теплый бюстгальтер и прочие часы-трусы, и вперед.

Несмотря на тупость предложения, я вдруг согласился. Хотя, конечно, ломало и своих проблем по верхние уши. И потом, совершенно не хотелось жрать! А с Гришкой же так просто не забалуешь. Сам он умудрялся нажираться молниеносно, минуты за три, причем до полного не балуй, но за эти мгновения он успевал подсадить на это дело еще человек пятьдесят. И когда он, уже с блаженной улыбкой на харе, тихонько поблевывая, отдыхал в уголке, раззадоренный им народ начинал всерьез яриться и, ужираясь вусмерть, крушить окрестности. А Гришка оказывался при этом вроде как ни при чем.

Мы встретились на станции метро «Сокольники». Огромная, радостно-щекастая Гришкина рожа победно возвышалась над плюгавыми таджико-узбеками, которые привычно имитировали напряженную работу по сбору окурков вокруг павильона метро.

«Как их все-таки разносит на госслужбе, – даже с некоторой завистью подумалось мне. – Особенно в районе лица. И оптимизм, оптимизм так и прет!»

В его массивном саквояже, видимо умышленно подобранном по статусу и размерам лица, что-то интимно позвякивало. Без лобызаний и ритуальных обниманий, все потом, я строго спросил Гришку:

– Что?

Он встряхнул сумкой и еще раз радостно позвякал:

– Ха-ха! Две бутылки «Кубанской», настоящей, ну и две бутылки вермутянского! Мартини! В качестве аперитива!

Если до встречи с Лоськовым у меня были бо-оль-шие сомнения насчет перспективы лыжных процедур, хотя это довольно романтично, лет двадцать не вставал на лыжи, то сейчас я уже начал сомневаться, дойдем ли мы вообще до парка. Хотя до него оставалось метров триста по прямой! Есть у меня маленькая, нечеловеческая страстишка к этим напиткам. Люблю я на воле, в парке, садике или просто на ближайшей лавке меланхолично раздавить вермута, ополоснуть опосля глаза «Кубанкой» и, тупо нахохлившись, таращиться на жизнь.

Гришка сразу уловил мои душевные изгибы.

– Нет, Меркулов, здесь ни-ни! Давай исполним ритуал, доползем до парка. И потом, не каждый же день, упаси господи, на лыжах ходишь!

Я покивал. Хотя очень хотелось начать прямо тут. Притом что сегодня с утра пить не собирался ни под каким соусом. Мы тащились в сторону центрального входа и о чем-то оживленно беседовали. То есть перекидывались ничего не значащими фразами, которые обычно шныряют между старыми друзьями. Я просто кивал и думал. Последние месяцы, а именно после дебилизма с наследством, я стал подвержен жестоким приступам лирической меланхолии. Сейчас был именно тот вариант.

Типа, о, парк «Сокольники»! Кто не знает парка «Сокольники», многократно описанного Чеховым, Куприным и братьями Вайнерами?! При чем здесь Вайнеры?! Ах да. «В Сокольники он рвется, гад!» Вот. Продолжим. О, тенистые аллеи, в которых изучало азы половой жизни и безудержного пьянства не одно поколение москвичей! Не считая гостей столицы! Как там говорит Тузенбах в «Трех сестрах», правда, не про этот чудесный парк, а про какую-то провинциальную Шую? «Какие красивые деревья и, в сущности, какая должна быть около них красивая жизнь!»

При чем здесь «Три сестры»?! При том! А этот терпкий запах осенней листвы, которым можно, как шипучим, бьющим в нос квасом, запивать любую гадость, включая чешский ликер «Бехер»?! Да, да, именно в этом парке ранней осенью, давным-давно я впервые нежно залез в трусы к девушке Наташе. И случилось чудо. Ее резко зеленые глаза вдруг превратились в бледно-голубые. Я был сражен. Как?! Отчего?! Просто чудо. Я проделывал манипуляции с трусами еще и еще. И волшебная сказка повторялась. Вокруг падали листья, сновали шустрые бабушки, шебурша своими клюшками в осенней листве в поисках пустых бутылок. У сосны гадко срал чей-то пудель. Серый. Точно, серый. И, отгадившись вволю, радостно работал зад ними лапами, наполняя воздух миазмами своего дерьма, смешанного с тем самым незабываемо тревожным ароматом осени.