Роман о Лондоне

Хоть больница находилась буквально в ста шагах от дома, госпожа Крылова отвезла туда мужа с Репниным в своей маленькой, цвета сливочного пломбира, машине. В больнице они поднялись на лифте на третий этаж. Доктор был мрачен. Он тоже выразил надежду, что в следующий раз Репнин привезет к ним в гости жену. Тем более теперь, заметил он иронически, когда Репнин познакомился с секретарем Общества лондонских дантистов — борцом за права замужних женщин. Репнин почувствовал смущение, когда доктор признался, что нынче визит в их дом оказался не очень удачным. Только что между супругами разыгралась сцена. Дело в том, что он расходует много чая, а его жена — хоть и чистокровная англичанка — меньше, и вот она предложила держать чай раздельно — у него своя, у нее своя коробочка. Но еще хуже дела обстоят с сахаром. Жена укоряет его, что он тратит его слишком много, и сахар тоже разделила. Иногда ему кажется, его спутница жизни оказалась не просто скрягой, но вообще совсем другой женщиной, чем та, которую он когда-то полюбил.

За все время встречи, да и теперь, оставшись со своим соотечественником с глазу на глаз, Репнин был молчалив. То, что он увидел, поразило его. Ему казалось раньше, в Корнуолле, что эта пара счастлива.

Потом Крылов и Репнин ожидали несколько минут в маленькой приемной, пока сестра готовила операционный стол и рентгеновские снимки сустава, привезенные Крыловым из Корнуолла в Лондон.

Репнин из вежливости сказал доктору несколько комплиментов о его подруге жизни, задал любезно два-три вопроса о детях, которых ему представили.

Крылов сидел насупившись. Он посасывал зажатую в губах английскую трубку, но не курил. Пробормотал что-то невнятное об операции, которая, по его мнению, Репнину будет необходима, заметив, однако, что операция пустячная. Хотя на всякий случай он, мол, резервировал для него койку в больнице.

Только сейчас Репнин смог получше присмотреться к этому человеку, на которого в Корнуолле не обращал особого внимания. Крылов был спокоен, но угрюм, и как-то не вязалось, что только что в своем доме он ввел Репнина в круг семьи. Полный, смуглолицый, с проседью он был похож на человека, чем-то постоянно озабоченного. Сейчас, в Лондоне, на его скуластом лице стали особенно заметны желваки мышц. Волосы были зачесаны назад, но на левом виске меньше, чем на правом, и от этого лицо выглядело каким-то помятым, но добродушным. Между тем в выражении этого русского, мужичьего лица от Репнина не могла укрыться досада или даже раздражение и злоба, на что словно бы указывал излом бровей, слишком тонких и черных. Репнин внимательно рассматривал детали лица доктора и пришел к выводу, что единственное веселое впечатление на нем производили маленькие черные усики, тоже необычайно тоненькие, загнутые вверх над сердито, совсем по-детски надутыми губами. На докторе был черный, сползший на сторону галстук-бабочка. Репнин пристально, молча наблюдал за Крыловым, показавшимся ему в Лондоне совсем другим. Непохожим на того, какого он запомнил по Корнуоллу. Доктор рассказывал что-то о Твери, о войне, в какой-то связи упомянул и Надю. О ее отце, генерале времени первой мировой воины, он много слышал хорошего. И вдруг прибавил, — что касается, мол, его самого, то он сожалеет, что тогда не погиб на поле боя.

У Репнина, который в тот день все время упорно молчал, сложилось впечатление, что этот человек, имеющий в Лондоне жену, детей и дом, всем неудовлетворен и очень несчастлив. Как будто у него ничего этого нет. Он словно одинокий русский актер, подумал Репнин, — кончился спектакль, и остался актер один на сцене — без дома, без жены, без детей, которых только что имел в пьесе.

И Репнин инстинктивно взглянул на свою загипсованную ногу, будто вымазанную мелом, и почувствовал какое-то облегчение от того, что лечит его такой же, как и он сам, — русский человек. Такой похожий на врачей, которых он запомнил с детства.

Из приемной, мебель в которой была зеленого цвета, а стены увешаны фотографиями породистых скакунов, сестра в белом халате ввела их в небольшую операционную. Репнин опирался на палку, но шел уже легко. Дверь закрылась, и Репнин остановился, со всех сторон освещенный рефлекторами. Направляясь сюда, в коридоре он видел вереницу санитарок, толкавших впереди себя тележки на резиновых колесах, вероятно, с ужином для больных. В операционной они оказались вдвоем с доктором. Только позднее он заметил позади одного из рефлекторов сестру.