Роман о Лондоне

Да, да, ворчал сердито доктор. Князь лишь забывает о том, что он не Агесилай, не Тимур и не Байрон — и не станет ими, даже если бы очень захотел. Не сможет превратиться в них. Его же дело еще раз князю об этом напомнить. Он может остаться хромым, непригодным к работе, которую должен будет выполнять в Лондоне. Пусть подумает хотя бы о своей жене. Комитет обещал оплатить все расходы. И это резонно. Они русские. В Комитете, конечно, всех весьма изумит его отказ. Такси вызывать незачем. У доктора в больнице есть машина. Он его отвезет сам. Но пусть все же еще подумает. Пусть подумает до завтра. Койка ему обеспечена. Пусть сообщит позже, что решил. Ах, впрочем, у него есть приятель в больнице Middlessex, специалист именно по таким делам. Что касается Нади, хорошо, он ей солжет, — хотя своей жене он никогда не говорил неправду. Скажет — так, мол, мелочь. Но он еще раз повторяет — это грозит хромотой. Пусть подумает, что это будет значить для его жены, о которой говорят столько хорошего.

Как всегда, когда случалось какое-нибудь несчастье и Репнин вынужден был думать о своей жене, его бросило в жар.

Он опять иронически усмехнулся.

Неизвестно, сказал, как бы подобные проблемы с женщинами решал Агесилай, в которого, и это ему самому ясно, он не сможет превратиться. Уверен, однако, в том, как бы их решил Тимур. У Тимура был гарем. Гарем бы просто молчал. Что до того английского лорда, который обожал Наполеона и переплывал Геллеспонт, хоть он и был хромой — с женщинами это ему нисколечко не мешало. Пользовался у них большим успехом, как и у греков, хотя сам лучше относился к туркам, чем к тем, за которых боролся и отдал жизнь. Он — Репнин, а Репнины всегда считали, что жена обязана делить с мужем и радость и горе. Любой из Репниных так же точно вел бы себя со своей женой, случись с ней какое-нибудь несчастье. Они не татары, и татарами не были.

Что касается его самого, он считает, что должен смириться со своей судьбой.

Будет, однако, благодарен доктору, если тот не посвятит Надю во всю правду, да и тем, в Комитете, скажет, что с ним все в порядке. И на этом покончим.

Ему сейчас просто нужно отдохнуть. День-два, чтобы привыкнуть к очередной неудаче. Он примет ванну и в постель. Сон все лечит.

Доктор развел руками, беспомощно, и согласился отвезти Репнина домой, как ни в чем не бывало. Сестра помогла Репнину сделать первые шаги и смотрела удивленно вслед уходящим русским. Из их разговоров она не поняла ничего.

СЕМЕЙНАЯ ФОТОГРАФИЯ

Возвратившись домой без гипса, но с опухшей ногой, русский упрямец кое-как успокоился в своей комнате на восьмом этаже нескладного здания, носящего имя цветочницы, родившей сына королю.

Уверившись, что Репнин не намерен приглашать его к себе и знакомить с Надей, Крылов с минуту постоял с ним в парадном, возле лифта, потом откланялся, хмуро, и, не поднимая головы, ушел.

Уже прощаясь, он ни с того ни с сего снова сказал Репнину, что сыт по горло и больницей, и пациентами, и Лондоном, и что не будь у него детей, здесь, в Лондоне, он давно бы пошел в советское посольство и попросил разрешения вернуться в Тверь.

Когда лифт пополз вверх, будто устремляясь в небеса, доктор направился к выходу с таким мрачным видом, что привратник принял его за таксиста, которому этот странный поляк, приехавший бог знает откуда, не заплатил денег. Он захотел это уточнить у Крылова, очень учтиво.

Доктор не удостоил его ответом.

Он уже упрекал себя за то, что вообще ввязался в эту историю с репнинской ногой.

Меж тем Репнин, поднявшись на восьмой этаж, вошел в квартиру, которая сейчас напоминала ему тюремную камеру, хорошо знакомую. Нади дома не было, она еще не вернулась от старой графини Пановой. Репнин уселся в одно из трех кресел в этом, якобы вполне респектабельном доме (кресло было куплено у старьевщика), продолжая убеждать себя оставить ногу так, как есть, полагаясь на то, что пятка зарастет сама по себе, будто на собаке. Психически он был сломлен, абсолютно. В Лондоне люди нередко впадают в состояние, известное под названием: break down. Кризис, предшествующий самоубийству. Он неподвижно просидел так, опустив голову, добрых полчаса.

Потом не спеша начал раздеваться и, хромая, приготовил ванну. Сустав распух, и он боялся поскользнуться в ванной. Тревожился, что вдруг Надя узнает о том, что произошло у Крылова. Что одна нога у него будет короче другой, что, может быть, он навсегда останется хромым. Он решил порвать всякие связи с Крыловыми. Госпожа Крылова нагоняла на него скуку вместе со своими фотографиями. Он вспомнил, как она на него смотрела, показывая эти фотографии. Открыто предлагала себя.

Так же как в Корнуолле, когда звала в Труро.